Стив щелкнул пальцем по экрану моего телефона:
— Записки. Что может быть надежнее.
— И мы не нашли ни одной при обыске квартиры.
Я продолжила открывать изображения. 11, 6В, 745.
— Когда Бреслин понимал, что у него есть окно, он просто кидал эти бумажки в ящик Ашлин. Чтобы она знала, в котором часу ей следует надеть свое лучшее белье и ждать. А появившись, он первым делом уничтожал записки. Очень осторожный.
Стив увеличил листок с 745.
— Думаешь, это почерк Бреслина?
— Трудно сказать. Во всяком случае, ничто это не опровергает. И я видела, что он именно так записывает время — одним числом.
— Многие в полиции так делают.
— Именно в полиции. Что сужает круг.
— Даже если и так, — Стив покачал головой, — этого не хватит для однозначной идентификации почерка.
— Без шансов, — согласилась я. И продолжила открывать снимки. 9П, 63 °C, 7. — И Бреслин знал это, рисковать он не собирался.
— Ну не планировал же он с самого начала убить Ашлин.
— Нет. Но и свою жену бросать не планировал. Бреслину нравится его жизнь. Ему нравятся его дети. Его дом, его машина, его отпуска в солнечных краях. Может, ему даже жена нравится, более или менее. Ему нравилась Ашлин, но не настолько, чтобы лишиться остального. Если она от него потеряла голову, он не хотел, чтобы у нее оказалось то, что можно предъявить его жене.
— У него прекрасно получилось.
Не похоже, чтобы Стив пребывал от этого в восторге.
7, 745Ч, 8. И вдруг — гладкий лист белой бумаги, аккуратный ровный почерк, явно не Бреслина, похожий на подписи и росчерки в рабочих бумагах Ашлин. Каждое колечко замкнуто, строки как по линейке. Наверняка подложила линованный листок. Я увеличила фотографию, и мы принялись читать. Временами я поглядывала на Стива и ждала его кивка, чтобы прокрутить вниз.