«Мне было хорошо, и это самое важное. Он может думать что ему угодно. Я ни в чем не раскаиваюсь».

– Что скажешь ты, Анника?

Она перехватила его взгляд в зеркале.

– Что? – спросила она.

– Согласна ли ты с тем, что искусство более действенно, чем журналистика?

Она снова посмотрела в окно.

– На этот вопрос невозможно ответить, – сказала она. – Что значит «искусство действеннее…»? Это то же самое, что спросить: «Какова отличительная черта рыб?» – и ответить: «Они не умеют кататься на велосипеде».

Никлас Линде от души расхохотался.

– Я имела в виду, что искусство создает переживание, а газетные статьи лишь описывают эти переживания у других, – сказала Лотта.

– Это пустой разговор, – сказала Анника. – Ты хочешь сказать, что люди никогда не испытывают переживаний, когда читают газеты или смотрят по телевизору новости? Например, когда читателю сообщают о том, что ребенка убили газом? Или о том, что бесследно исчезла девочка-подросток? Или о том, что где-то свергли диктатора и народ получил демократию?

– Я имела в виду совсем другое, – обиженно возразила Лотта.

– И что ты имела в виду? Что нас больше трогает изображение ржавой циркулярной пилы, чем сообщение о ребенке, задохнувшемся от фетанила на полу у двери маминой спальни?

В машине наступила оглушительная тишина. Анника слышала только свое частое дыхание.

«Господи, – подумала она, – я снова делаю что-то не то. Я встреваю в какие-то идиотские споры вместо того, чтобы говорить о своих проблемах. Должно быть, у меня что-то не в порядке с головой».

– Прости, – сказала она. – У меня сегодня страшно болит голова.

– Здесь в Испании есть неплохие таблетки, – сказал Линде. – Хочешь, остановимся у аптеки?

– У меня в номере есть лекарство, – буркнула Анника.

Лотта часто моргала, стараясь удержать слезы. Никлас был явно раздражен.

Они проехали арену для боя быков, оставив ее слева, и Анника разглядела внизу знакомое шоссе. Слава богу, скоро они приедут.

К подъезду отеля «Пир» они подъехали молча.