– Ты вчера работала с Каритой?

– Вчера, в пятницу? Нет, я брала одно интервью в Гибралтаре, а второе в Эстепоне, но в первом случае по-датски, а во втором по-шведски. Почему ты спрашиваешь?

Никлас Линде умолк. В трубке слышалось лишь потрескивание.

– Карита Халлинг Гонсалес посетила в камере Юхана Зарко Мартинеса вчера днем. После этого ее зарегистрировали как посетительницу, и она могла навестить его еще раз.

– Ты и в самом деле уверен, что это морфин? Это не может быть что-то другое?

Она чувствовала какое-то болезненное возбуждение.

– Если Хокке снабдили морфином не надзиратели, то, значит, это сделала Карита. Она единственная, кто имел такую возможность. У Хокке не было в тюрьме сокамерников и не было других посетителей.

Анника прислонилась спиной к стене и закрыла глаза.

– Это невозможно, – возразила она. – Я была у нее дома. Да, она тщеславна, она терпеть не может англичан, но она искренне любит своего мужа… Что говорит она сама? Ты с ней не разговаривал?

– Интерпол объявит ее в розыск, как только будут результаты вскрытия.

– Почему? Она пропала?

– Дом заперт. Ее муж сегодня сегодня с утра не вышел на работу и до сих пор там не появился.

Анника открыла глаза и тупо уставилась на кухонный шкаф.

– Исчезла вся семья? И дети тоже?

– Карита что-нибудь рассказывала тебе о своей жизни или о семье?

– Зачем это?

– Первые, кого мы обычно ищем, – это родственники и близкие друзья.

Анника слышала собственный голос как будто издалека, как будто другой человек пользовался ее голосовыми связками.

– Она росла в Беверли-Хиллз, там познакомилась со своим мужем Начо. Он детский врач, родом из Колумбии. В начале девяностых они жили в Боготе. Свекор Кариты, кажется, его звали Виктор, был там начальником полиции, и его убили мафиози, после чего они были вынуждены бежать из страны, так как мафия обычно вырезает целые семьи, чтобы никто не мог унаследовать…

– Что-нибудь еще?