– Что случилось? – спросил он.

– Какой-то тип меня узнал. Нам надо сейчас же уходить. – Она наклонилась к изумленно глазеющему на нее старику. – Прошу прощения. Данте свяжется с вами позже. Пожалуйста, не говорите никому, что мы здесь были.

Старик все так же ошарашенно таращился на нее.

– Не понимаю, – промямлил он.

Коломба потащила Данте к выходу:

– Ты что, не мог сразу выйти с ним на улицу?

– С какой стати? Он же не мой отец.

– Тогда кто?

Очевидно, толстяк, когда хотел, умел двигаться вполне проворно, потому что, когда они были уже почти на пороге, дверной проем загородила его тучная, монументальная фигура. Он потряс костылем перед лицом Коломбы.

– У вас дурные манеры! – проревел он. – Я с вами разговаривал!

Коломба приготовилась сшибить его на землю ударом плеча, но Данте, угадав ее намерения, придержал ее больной рукой.

– Вот мой отец, – сказал он, указав на преградившего выход человека. – Вижу, вы уже познакомились.

15

Родным отцом Данте был семидесятилетний Аннибале Валле, страдавший от эмфиземы и больного сердца. Он залез в свой пикап, а Данте и Коломба, бдительно озираясь, поехали вслед за ним на машине Сантьяго. Судя по всему, хвоста за ними не было. Дороги были почти пусты, и, если бы за ними следили, они бы это заметили.

Коломба не могла отойти от потрясения всю поездку. Не то чтобы она ждала, что отец и сын будут похожи как две капли воды, но того, что отцом Данте окажется орк в три раза выше его, она никак не могла предвидеть. Единственными их общими чертами был цвет глаз и непоколебимая уверенность в собственной правоте.

Они держались за пикапом Валле, пока не очутились в квартале Боскетто перед односемейным домиком, который отличался от остальных выходящих на улицу домишек разве что цветом гаражной двери. Крошечный огороженный садик, пышно засаженный цикламенами, охраняла целая армия садовых гномов. Коломба поставила машину в гараж и накрыла брезентом. Валле припарковался позади них.

Валле попросил их подождать несколько минут, пока он поговорит с хозяйкой, после чего увешанная браслетами и цепочками женщина лет шестидесяти с крашеными волосами провела их в меблированную, как швейцарское шале из рекламы, гостиную. Над газовым камином висел написанный маслом двойной портрет хозяйки в юности и мужчины в охотничьем костюме. Ванда немедленно заключила в объятия Данте, который робко жался к окну, стараясь не показывать, насколько ему неловко находиться в этом чужом месте. Он чувствовал, что ему здесь рады, поэтому и сумел заставить себя войти, но температура его внутреннего термометра держалась на высокой отметке.