Я припомнил пикник Пег Мартин. Сандре было шесть. Примерно тогда она закончила лечение – если Галло не врет.

«Сандра взяла меня за руку, привела на берег – ива, высоченная трава, вода изумрудная, вокруг ни души. Спросила, вижу ли я троллей».

– Астрид наняла концертирующего пианиста из Джуллиарда – трижды в неделю приезжал в «Гребень», давал Александре уроки. Врачи предупреждали, что некоторые сильные лекарства могут подействовать на нервную систему, надолго ослабить моторику и гибкость, играть на фортепиано Александре будет трудно, а то и вовсе невозможно. Кисти, пальцы будут неметь, повысится чувствительность. Возможны обмороки. Но на Александру лекарства подействовали наоборот. Играла она изумительно бегло. Память, способность осваивать сложнейшие произведения – за гранью человеческого. За фортепиано она жила, спасалась от смерти, странствовала по континентам, по горным грядам и морям. Первое место на Международном конкурсе Чайковского в Москве она выиграла в ремиссии. Но через три года, когда ей было четырнадцать, мы снова узнали страшную весть. Матильда вернулась. Александра была сильная, но ей никак не удалось бы разъезжать с концертами и лечиться одновременно. Пришлось отказаться от всего. И она отказалась.

Галло умолкла.

Рассудок мой вошел в штопор от симметрии внезапно явленного мне уравнения: по одну сторону магия, по другую – наука, пульсирующий темнотою миф и постижимая реальность. Кордова, как всякий отец, отчаянно спасал дочь – но от проклятия дьявола или от рака? Внезапный Сандрин музыкальный гений – проклятие чертова моста или побочный эффект химиотерапии в детстве?

Я вспомнил, как Бекман описывал Сандру на концерте. «Она познала предельную тьму». Но как она обрела это знание – взглянув в лицо дьяволу, постигнув, что он заберет ее душу, или плутая лабиринтом бесконечной болезни, на каждом повороте предчувствуя Смерть за углом?

Объяснения эти – как две стороны одной монеты; от моего выбора – аверс или реверс – зависит, что я за человек. Некогда я, едва ли усомнившись, выбрал бы то, во что поверит большинство, – логику, рацио, конкретику. Но теперь – к немалому своему смятению, будто я вдруг очнулся и сам себя не узнавал, – неодолимо склонялся на другую, невозможную, алогичную, безумную сторону.

Я не хотел в это верить, не хотел смириться с тем, что Сандра – ослепительным пламенем пылавшая во всех мною собранных историях – убита попросту реальностью. Я жаждал несусветного толкования ее гибели – мрачнее, кровавее, сумасброднее. Проклятия дьявола.

– После второго курса лечения стало труднее, – сурово продолжала Галло. – Нрав у Александры всегда был ого-го. Сильная, как ее отец. И эти двое постоянно ссорились – можно сказать, воевали. Врачи предупреждали, что от стероидов возможны перепады настроения – вспыльчивость, даже агрессия. Обуздать этих двоих не умел никто. Ни Астрид. Ни я. Они – как два дракона, а мы все – птички лазурные, прятались по шкафам и под лестницами, надеясь только не сгинуть под перекрестным огнем.