– Зато я точно знаю, что никогда не поступлю с Мэри так, как ты поступал с мамой.

– Ты что же, думаешь, я это нарочно делал? Конечно нет, конечно не нарочно.

– Но ты делал это!

– Послушай, ну к чему все это? Тебе двадцать один год…

– Двадцать два.

Я пожалел о том, что такое ляпнул, но продолжал:

– Верно, двадцать два. То есть еще, в сущности, мальчишка. Но ты повзрослеешь и многое поймешь…

– Я уже повзрослел. – Стакан дрожал у него в руках. – Я уже не мальчишка.

– Нет, конечно, ты уже не мальчишка, я просто хотел сказать, что некоторые вещи воспринимаешь по-другому, когда… – Я шумно перевел дыхание. – Видишь ли, я ведь не один себя так вел. Твоя мама тоже.

У него, помимо его воли, задрожали губы.

– Вот не надо говорить этого о мертвой!

Я растерялся, не зная, что еще сказать, и тут меня словно прорвало:

– А вот послушай меня! Просто помолчи и послушай! Все, что ты имеешь в виду, все, чем ты недоволен, все это случилось еще до твоего рождения, поэтому ты вообще ничего не можешь об этом знать! Потому что тебя тогда не было!

Он тоже повысил голос:

– А тебя последние двадцать два года не было здесь, поэтому ты не можешь знать, что здесь было! Ты не можешь знать, как переживала мама… как она страдала… – Дрожащей рукой он снова поднес стакан ко рту.

Я присел на один из стульев.

– Джо, ну зачем это все сейчас? Это старая история, давай забудем о ней! Я-то пришел, чтобы наладить наши отношения.

Звякнув льдышкой в стакане, он допил остатки.

– А знаешь, я сегодня познакомился с одним парнем примерно твоего возраста, и ты представляешь, он считает меня эдакой огромной величиной о двух ногах. И я подумал: а почему бы моему сыну не относиться ко мне так же? Почему мой родной сынок не испытывает ко мне таких же чувств? И я подумал: а с чего это я взял, что не испытывает? Может быть, как раз испытывает. У него же нет причин не испытывать таких же чувств ко мне.

Джо поднес к дрожащим губам пустой стакан, рука его тоже тряслась.