На сей раз отказ случился еще быстрее.

— Артур был профессионалом. Больно было ужасно, но никогда настолько, чтобы нужно было обрабатывать раны или складывать кости. Редко случалось, чтобы у меня даже синяки были. К примеру, он бил по пяткам. Я потом целую неделю плакала, когда приходилось ходить, но не было даже покраснения. Кулаком в живот, ноль следов. Куском резины под коленки — то же самое. А болело так, словно я связки себе на лыжах порвала. Вы не поверите, сколько удивительного способны наделать удары по голове через подушку, и вообще, избиение через подушку… Иногда он меня так хуярил, что приходилось брать отгулы, потому что не могла отличить верха от низа, пола от потолка. А на вид: словно после визита у косметички — милая, здоровая, порозовевшая. Pardon le mot,[120] но он всегда именно хуярил, другим словом это не опишешь.

Похоже, она заметила изумленные взгляды своих гостей, потому что прибавила:

— Только не примите меня за сумасшедшую. Психотерапевт рекомендовала мне все выкладывать, рассказывать об этом стало для меня естественным состоянием. Причем, настолько, что у меня, неожиданно, не осталось приятелей.

— Хороший врач должен был бы что-то заметить. — Шацкий решил не комментировать последнего высказывания хозяйки. — Подумайте, пожалуйста. Может, периодическое обследование или обычный визит.

Женщина вздохнула.

— Возьму ежедневник за прошлый год и проверю.

Она поднялась, подошла к письменному столу с секретером, очень красивому предмету мебели, он очень соответствовал этому обывательскому интерьеру. Женщина элегантная, спокойная, уверенная в себе, не скрывающая возраста, тем не менее — по своему привлекательная. Если чего Шацкий и не мог представить, то того, что она лежит на диване с головой, накрытой подушкой, и какой-то троглодит хуярит в эту подушку табуретом.

— За три месяца, — откашлялась хозяйка, — перед несчастным случаем на охоте я была у дантиста, а больше нигде. И сразу же предупрежу ваш вопрос: к дантисту я езжу в Млаву, потому что там принимает моя старая подруга. И это был как раз период медового месяца, так что хотелось поправить побаливающую левую нижнюю шестерку перед выездом в Прагу на выходные.

Часы в прихожей пробили дважды, заявив, что уже четырнадцать ноль-ноль. Шацкий закрыл глаза и медленно повел головой, чтобы хоть немного попустить напряженные до боли мышцы шеи. Он подумал, что провидение в чем-то на него разозлилось. Всякий раз, когда ему казалось, что до чего-то добирается, когда разгонялся, чтобы выйти на последнюю прямую, оказывалось, что за поворотом никакой прямой нет, а только лишь железобетонная стена, о которую он с разгону шмякается.