— И что тогда?

— Тогда я тебя убью.

Он удивился, насколько легко эти слова прошли у него через горло. Не потому, что лгал, но потому, что выдал свои самые глубинные эмоции. Шацкий был на сто процентов уверен, что если Хеля мертва, то задавит Сендровскую голыми руками и глазом не моргнет. Впервые в жизни он понял, что имели в виду допрашиваемые им преступники, которые по кругу повторяли, что в тот момент были уверены, что иного выхода у них нет. Сам он вечно считал, что это дурацкая ложь. Теперь же знал, что они говорили самую откровенную правду.

— Ну вот, ну совершенно, как будто бы своего папашу слушала…

— А невежливая засранка такой же невежливой засранкой и останется.

Освещение в комнате, до сих пор теплое и желтое, изменилось. Шацкий оглянулся. Справа загорелся телевизионный экран, до сих пор невидимый. Несколько секунд прокурор наблюдал помехи, затем увидал самую макушку головы собственной дочери, засунутой вовнутрь чугунной трубы. Картинка обладала настолько превосходным качеством, что на черном гольфе были видны чешуйки перхоти, с которой Хеля, несмотря на все свои старания не могла справиться, и что вызывало у нее стопроцентно-подростковое отчаяние.

Уже тогда он должен был понять все. Но ведь он был таким усталым…

Шацкий поднялся и сделал несколько шагов к экрану. Хеля задрала голову. Ее красивые глаза были расширены страхом, но в них не было ни следа слез или паники.

Зато в них было согласие с ситуацией.

К изображению прибавился звук. Шацкий слышал ускоренное дыхание дочери.

Он стиснул кулаки. Затем почувствовал за собой движение и обернулся. Виктория стояла сразу же за ним. Скульптурно прекрасная богиня мести, фарфоровое лицо с классическими чертами, обрамленное черными волосами.

— У тебя есть последний шанс прекратить это безумие, — прохрипел мужчина.

— Целый день она сидела в одном месте, которое легко было найти, ее охранял всего один человек. Ты мог спасти дочку. Я дала тебе шанс, которым ты не воспользовался, поскольку ты некомпетентен, как и все вы. И теперь ты почувствуешь, какую боль способно доставить некомпетентное правосудие. Гляди.

Из телевизора донесся шелест.

Шацкий оглянулся, он увидел тень на лице собственной дочери, кто-то заслонил источник света. Все ее мышцы напряглись в гримасе испуга, из-за чего ее красивые черты лица на мгновение утратили человечность, превратившись в мордочку зверька, который наверняка знает, что погибнет, который знает, что ничего тут не сделаешь, и в нем уже ничего не осталось. Кроме страха. Никогда он не видел подобной гримасы на лице живого человека. Зато он помнил останки, которые находили именно с таким выражением на лице.