— И что же случилось с пани прокурор?

Снова колебание.

— Она погибла в дорожной аварии. Когда я узнала об этом, то чуть не поверила в высшую силу.

Старинный следовательский навык заставил Шацкого заметить про себя, что у Сендровской должны иметься ходы в органы следствия. То ли в полиции, то ли в прокуратуре.

— Но была не только она одна. Недавно, благодаря одному из моих приятелей, я просмотрела материалы дела моей матери. Еще две прокурорши, несколько полицейских. Всего помощи она искала более десятка раз, веря, что система ей поможет. А систем призала ей идти к чертовой матери.

Вдруг до Шацкого дошло, что Виктория говорит ему между строк, и не мог в это поверить.

— И что? Я должен быть какой-то жертвой- заместителем? Платить за ошибки некомпетентного и бесчувственного правосудия? Девонька, ты что, совсем чокнулась?

Та не ответила. Вообще не отреагировала. Только молча и печально глядела на него. Быть может, если бы он не был такой обессиленный и эмоционально исчерпанный, тогда, возможно, он почувствовал бы фальшь всей сцены и всей ситуации. По крайней мере, именно так он объяснил это себе впоследствии. Но он был ужасно уставшим. Инстинкт, который в обычных условиях отвесил бы ему мощного пинка, сейчас еле-еле его уколол. Шацкий почувствовал лишь комариный укус и тут же на него плюнул.

Увы.

— На первый взгляд ты вроде как кажешься исключительной, — холодным тоном произнес прокурор. — Но, по сути своей, ты ничем не отличаешься от всех тех уебков, которых я допрашиваю уже два десятка лет. Тебе нравятся смерть, боль и страдания, потому что в твоих мозгах что-то не контачит. И к этому всему приспосабливаешь идеологию, благодаря которой в собственных глазах превращаешься в демонического гения, мстителя из фильмов класса В. А на самом деле ты гадкая, испорченная девица, которая всю оставшуюся жизнь проведет в Грудзёндзе.[141] А там, уже через неделю ты поймешь, что никакой романтики там нет и не быть не может. А имеется теснота, вонь и паршивая еда. А прежде всего — невообразимая, бесконечная скука.

И он демонстративно зевнул.

— В отличие от тебя, я вершу правосудие, — рявкнула девица, в глазах у нее загорелись огоньки.

— Ну конечно. А есть ли здесь кто-нибудь из взрослых, с кем я мог бы поговорить.

— Жизнь твоей дочки в моих руках. Ты это понимаешь?

— Понимаю. Но как раз сейчас до меня дошло, что совершенно не влияю на то, что ты в своем безумии сделаешь. Мне очень жаль, но ты слишком далека от нормы, чтобы обычный человек мог с тобой договориться. Ладно, заканчиваем этот утренник. Мое предложение простое. Если моя дочь жива, отпусти ее свободно, вместо нее можешь задерживать меня и растворять, сколько тебе влезет. Если она мертва, хотя бы признайся в этом.