– Он не предавал, – подтвердил эсэсовец, вытащил парабеллум из кобуры, взвел ударник и выстрелил Унгеру в голову.

Несчастный упал на тротуар, а Курт охнул от ужаса.

– Она предала, – добавил эсэсовец, кивнув на крупную женщину средних лет, которая выглядывала из черной машины.

– Предатели! Мерзавцы! – обрушилась на парней женщина.

Это была фрау Луц, вдовая соседка, которая только что пожелала братьям хорошего дня.

В шоке глядя на безжизненное тело Унгера, из которого рекой текла кровь, Курт услышал ее надрывный крик:

– Неблагодарные свиньи! Я следила за вами, я знаю, чем вы занимались, знаю, кто к вам наведывался. Я записывала все, что видела. Вы предали нашего фюрера!

Командир эсэсовцев раздраженно на нее посмотрел, кивнул молодому солдату, и тот толкнул фрау Луц обратно в машину.

– Вы оба давно у нас в черном списке.

– Мы ничего не сделали! – Не в силах отвести взгляд от крови Унгера, от растекающейся малиновой лужицы, Курт зашептал: – Ничего, клянусь. Мы просто хотим к родителям.

– Незаконный выезд из страны, пацифизм, экстремизм – сплошь преступления, караемые смертной казнью. – Эсэсовец подтащил Ганса к себе и прицелился ему в голову.

– Пожалуйста, не надо! – захныкал Ганс. – Пожалуйста!

Курт шагнул вперед, но эсэсовец сильно ударил его в живот. Курт согнулся пополам, но увидел, как командир приставляет пистолет к затылку Ганса.

– Нет!

Командир прищурился и чуть подался назад, чтобы не забрызгаться кровью и ошметками плоти.

– Майн герр, прошу вас!

– Майн герр, нам же приказано, – зашептал другой эсэсовец. – На время Олимпиады максимальная сдержанность.

Он кивнул в сторону рынка, на котором собралась толпа. Люди смотрели на них во все глаза.

– Там могут быть иностранцы, журналисты, – добавил эсэсовец.

Командир долго раздумывал, а потом прошипел: