Воспоминание о том, как Майк вытаращил глаза.

— Третье января восемьдесят пятого года, — едва выговорил я, запинаясь. — Третье января, Вернер. О боже. О боже.

— Третье января, — повторил Вернер, недоумевая. — Да, это настоящая дата рождения Аннелизе, но…

Я даже его не слышал.

За первым щелчком последовал второй и так далее. Лавина, которая мчится стремительно от «а» к «я» в ослепительной вспышке ужаса.

Дни рождения и треугольники вершиной вверх. И душа, которую безжалостное давление времени сделало бесчувственной, будто скалы, скалы Блеттербаха, настолько пропитанные ненавистью, что они извергают на свет нечто невыразимое, погребенное в сердце каждого человека.

Средоточие зла.

— Что вы… натворили? — прошептал я.

Вернер сверлил меня своими глазами хищной птицы, которые не видели. Не видели все тридцать лет, настолько ослепленные любовью к Аннелизе, что не замечали очевидного. Как и глаза Гюнтера, заложника его собственных демонов, и его брата Манфреда, проникнутого чувством вины и страстным желанием добиться успеха. Слепые, как глаза Ханнеса, замутненные предрассудками, а потом выжженные болью утраты.

Никто из них не увидел.

А ответ всегда был на виду, в ярком свете. Все это время.

Я вздрогнул, как от удара хлыстом.

Выброс адреналина.

Рыча, поднял голову. Схватился за толстую ветку каштана, выломал ее, обдирая ладони, схватил как дубину.

— Аннелизе, — приказал я, — возьми Клару. Бегите.

— Сэлинджер… — отозвалась Аннелизе. — Успокойся, пожалуйста.

— Спускайтесь в долину. Быстро!

Клара захныкала.

Я заскрежетал зубами.

— Джереми, — проговорил Вернер, — положи эту ветку.