Стоя у открытой могилы, в которую опускали его гроб, все мы исподтишка поглядывали на надгробия остальных членов его семьи; и были слегка шокированы, обнаружив, что все они – не только родители мистера Пиктона, но и его младшая сестра и братья заодно – умерли в один и тот же день. Поэтому после церемонии доктор осторожно расспросил миссис Гастингс, и та сообщила, что вся семья мистера Пиктона действительно погибла однажды ночью, во сне, от утечки газа в большом доме в конце Хай-стрит. Когда это произошло, мистер Пиктон был в юридической школе, а в последующие годы он никогда не говорил о случившемся; и хотя миссис Гастингс никак не стала комментировать странное совпадение одновременной утечки газа в стольких комнатах дома Пиктонов, она все же поведала, что именно после трагедии мистер Пиктон решил избрать карьеру обвинителя. Доктору этого оказалось достаточно, ведь он – как, думаю, и миссис Гастингс, – понимал, что такое «совпадение» сразу нескольких газовых утечек было столь невероятным, что просто не шло в расчет. Кто-то намеренно расправился со всей семьей, а тот факт, что, когда это случилось, все двери в доме были закрыты, свидетельствовал: виновник сам был одним из Пиктонов.

А вот дальше и доктор, и все остальные могли лишь строить догадки. Быть может, мать мистера Пиктона в каком-то приступе отчаяния покончила с мужем, потомством и собой посредством газа – по словам доктора, не самая редкая практика среди женщин, подверженных смертельной меланхолии? Или же мистер Пиктон заподозрил правду, и сие не только сделало его безгранично подозрительным до конца дней, но и вынудило через столько прошедших лет осудить Либби Хатч? Мы так и не узнали. Но уже одной этой возможности вкупе с печальным обстоятельством самих похорон хватило, чтобы все мы на обратном пути в Нью-Йорк пребывали в глубоком молчании.

В последующие дни дела на 17-й улице пошли сверхъестественно тихо – дело закончилось, но никакой возможности вернуться к обычной рутине не имелось, поскольку даже будь наш дух настолько силен, чтобы столь быстро прийти в норму, мы по-прежнему дожидались результатов судебного расследования событий в Институте доктора. Утром в пятницу Айзексоны, отложившие дачу показаний до нашего возвращения в город, наконец предстали перед закрытым судом и поведали свою историю. В тот же день вызвали преподобного Банкрофта, чтобы тот высказал свое мнение о том, как Институт был основан, не был ли персонал способен на убийство, и насколько законным в целом было сие заведение. Суд отложил официальное вынесение решения до понедельника, и я не преувеличу, сказав, что эти два дня оказались одними из самых длинных в моей жизни. Погода стала отвратительно влажной, отчего каждый в городе покрывался словно пеленой обильного пота, от которого невозможно избавиться и который всегда ужасно раздражает. Понедельник оказался не лучше: к десяти столбик термометра уже всерьез перевалил за восемьдесят, а когда мы с доктором и Сайрусом сели в коляску, чтобы к двум прибыть в суд Твида, я не был уверен, что и Фредерик – который за недели простоя несколько обленился, – и мы сами справимся с поездкой.