В первый год было нелегко, но я знаю, что теперь будет еще тяжелее. Смерть непоправима, неоспорима. Но мои родители не мертвы. Как мне примириться с этим? Теперь моя мать покинет меня по собственной воле, она боится оставаться здесь, ведь папа может найти ее. Боится оставаться здесь – ведь ее могут узнать, и ее преступления окажутся раскрыты. Я уже не сирота, но все равно осталась без родителей, и охватывающая меня скорбь так же сильна, как в первые дни после их мнимой смерти.
– Роберт заплатит за восстановление сада, когда закончит свою перепланировку. Какие цветы из растущих у забора выдержат пересадку?
Я не сразу понимаю, что мне не стоило заговаривать о перепланировке на участке Роберта.
– Ты подала официальный протест? Ты должна. На кухне станет темно, и на веранде больше спокойно не посидишь.
Мама начинает перечислять все причины, по которым планы Роберта – сущее глумление, и ее голос повышается на целую октаву. Я хочу спросить ее, какое ей дело до этого ремонта, если она не собирается возвращаться. Но тут же вспоминаю, с какой любовью мама подрезала розы, хотя и знала, что уже не увидит, как на них распустятся цветы. О некоторых вещах мы заботимся даже тогда, когда нам уже нет нужды в нашей же заботе, так уж мы устроены.
Я вяло поддакиваю, не упоминая о том, что Марк уже договорился о компенсации за наши неудобства, связанные со строительными работами на участке соседа.
– Помоги передвинуть лавр. – Мама уже закончила подрезать деревце в огромном глиняном горшке, стоящем на крышке отстойника. – Нужно переставить его в защищенное от ветра место.
Она тянет горшок, но тот не двигается. Я подхожу помочь. Рабочие, которых наймет Роберт, все равно убрали бы горшок, ведь, чтобы заложить фундамент для пристройки, им придется выкопать отстойник, но я не хочу провоцировать маму, и потому мы вместе перетаскиваем горшок на противоположную сторону сада.
– Ну вот. Отлично поработали.
Я беру маму за руку, и она обнимает меня, не давая пошевельнуться.
– Не уходи. – До сих пор мне удавалось сдерживать слезы, но мой голос срывается, и я понимаю, что вот-вот разрыдаюсь.
– У меня нет другого выбора.
– Ты сможешь проведывать нас время от времени? Меня и Эллу? Или, если ты не можешь приезжать сюда, мы могли бы навещать тебя?
Мама молчит, и я понимаю, что ее ответ меня не обрадует.
– Это опасно.
– Я никому не скажу.
– Ты себя выдашь.
– Нет, не выдам! – Я отнимаю руку, горячие слезы щиплют глаза.
Мама вздыхает.
– Если полиция узнает, что мы с Томом на самом деле живы и что ты знала об этом – а значит, была соучастницей нашего преступления,