Он улыбается, вежливо, но настороженно.

– Просто пытаюсь связать кое-какие факты, обнаруженные в ходе расследования смертей ваших родителей.

Я подхожу к мойке, открываю кран, оттираю набившуюся под ногти грязь.

– Я ведь сказала вам, что передумала. Я уже не считаю, что их убили. Я вас просила прекратить расследование.

– Тем не менее вначале вы были весьма настойчивы.

Вода из крана течет такая горячая, что мне хочется отдернуть руку.

– Я не подумала. – Я тру пальцы еще сильнее. – У меня только ребенок родился, понимаете…

Тут я добавила к списку своих прегрешений еще один пункт: «воспользовалась собственной дочерью для самооправдания».

Снаружи доносится какой-то звук. Что-то упало. Грабли. Или лопата. Или тачка. Я поворачиваюсь, не закрыв кран. Мюррей не смотрит во двор. Он смотрит на меня.

– Ваш парень дома?

– Он на работе. Я одна.

– Я хотел узнать… – Маккензи осекается. Его лицо смягчается, утрачивает то сосредоточенное выражение, от которого мне было так не по себе. – Я хотел узнать, не хотите ли вы о чем-то со мной поговорить.

Пауза затягивается.

– Нет, – шепчу я. – Ничего такого.

Он кивает, и если бы я не знала, что он полицейский, то могла бы подумать, что ему меня жаль. А может, он расстроен, что не нашел того, что искал.

– Тогда до встречи.

Я провожаю его до двери, стою на крыльце, держа Риту за ошейник, смотрю, как он переходит дорогу, садится в безукоризненно чистый «вольво» и уезжает.

Рита жалобно скулит, вырываясь, и я понимаю, что вся дрожу и слишком сильно сжала ремешок. Присев на корточки, я глажу собаку по голове, успокаивая.

Мама ждет на кухне, лицо у нее побледнело.