Мне вспоминается, как она смотрела на меня, когда я много лет назад разгромила кухню. От боли у нее потемнели глаза. В зрачках плескался невыразимый страх. О Господи, как же мне хотелось навсегда забыть этот взгляд – точно так же, как я забыла тот час в «Сосновом коттедже». Навсегда стереть из памяти. Закрасить такой черной краской, чтобы никогда его больше не видеть.

– Почему ты мне об этом ничего не сказала?

– Я пыталась, – говорит она, слишком усердствуя в порыве притворного возмущения, – звонила тебе два дня подряд. Ты не перезвонила.

– Мама, ты говорила с Лайзой две недели назад! – восклицаю я. – И сразу после этого должна была позвонить мне.

– Я хотела защитить тебя. Как мать, это мой долг.

– От таких вещей меня защищать не стоит.

– Я всего лишь хочу, чтобы ты была счастливой, – продолжает мама, – больше ничего. Счастливой, довольной, нормальной.

В последних словах сосредоточены все ее надежды и все мои поражения. Произнести их – все равно что швырнуть во время разговора гранату. С той лишь разницей, что взрывается не она, а я.

– Мама, я не нормальная! – кричу я, и мои фразы ударяются о лобовое стекло и отскакивают обратно. – После того, что со мной случилось, у меня нет никаких шансов быть нормальной!

– Что ты такое говоришь! – восклицает она. – Да, у тебя была проблема, но мы обо всем позаботились, и сейчас все в порядке.

Уголки глаз обжигает слезами. Я изо всех сил пытаюсь их сдержать, но они все равно катятся по щекам, когда я говорю:

– У меня абсолютно ничего не в порядке.

Мама смягчает тон. В ее голосе появляется нечто, чего я уже не слышала много лет – озабоченность.

– Куинси, почему ты мне никогда об этом не говорила?

– А я и не должна была ничего говорить, – отвечаю я, – ты сама должна была увидеть, что со мной что-то не так.

– Но внешне казалось, что у тебя все хорошо.

– К этому, мама, меня вынудила ты. Таблетками и явным нежеланием обсуждать мои проблемы. Это ты во всем виновата, и теперь я…

И что же я теперь?

Очевидно, в полной заднице.