– Во время наших сеансов, когда ты рассказывала… Юлила, путалась. Было много нестыковок. Сопротивлялась, тебя было трудно вести. Ты терпеть не могла, когда я задавал вопросы, старалась не называть его имени, но я чувствовал, что история с Дэниелом почему-то тревожит тебя больше всех остальных, больше, чем должна бы. Но когда я спрашивал, снова и снова, ты снова и снова повторяла свой рассказ, и я поверил тебе. В какой-то мере я сам хотел поверить, тебе и так много досталось, но сейчас уже не уверен. Я больше ни в чем не уверен.

Его пальцы расправляются, из пауков превращаются в ладони пианиста. Виски тоже туман, он путает мысли, пока не перестанешь понимать, кому можно верить, а кому нет. Выпей, пожалуйста, еще, Майк, прошу тебя.

– То, что ты рассказывала на суде про тот вечер, про то, что тогда случилось, это правда, Милли? Дэниела убила твоя мать? Это так?

– Почему вы думаете, что я лгу?

– Потому что ты лжешь, так ведь? Ты лжешь. Ты врала мне, верно? И насчет вас с Фиби ты врала мне, ты говорила, что вы прекрасно ладите друг с другом.

– Мы с ней ладили.

Он хватает со стола стеклянное пресс-папье и запускает в стену, оно не разбивается, обдирает краску и со стуком падает на пол.

– Я боюсь вас, Майк.

– Это я боюсь тебя, знаешь ты это?

Да, это так. Это правда. Что касается его. Он испытывает по отношению ко мне такое же чувство, как и все. Я и сама испытываю его по отношению к себе. Я опускаю глаза.

– Прости, Милли. Это было лишнее.

Он выпивает еще виски, поправляет фоторамку, которая стоит у него на столе справа. Я почувствовала ревность и брошенность, когда увидела ее впервые. Он собрал коллаж из фотографий Фиби в разных возрастах. Белокурая, прекрасная, чистая, ничем не оскверненная, в отличие от меня. Он качает головой, улыбается своей дочери. Не столько ласково, сколько с раскаянием. В чем он раскаивается? Она умерла, но она повсюду, в каждом углу и в каждом закутке, которые, по идее, должны теперь принадлежать мне.

Телефон у него на столе звонит, он смотрит на него, но не берет.

– Это наверняка Джун, – говорит он. – Я позвонил ей, пока ждал тебя, она не ответила. Но, видимо, догадалась, что случилось что-то важное, потому что обычно я не звоню так поздно.

– А почему вы ей позвонили?

– Я пишу книгу о тебе, ты знаешь? Нет. Ну, так вот знай. Я только об этом и мог думать. Как глупо и самонадеянно с моей стороны.

Он не отвечает на вопрос, почему позвонил Джун, но я чувствую, как мое будущее в этой семье, которое я зубами выгрызла и после смерти Фиби выслужила, уплывает прямо у меня из-под носа. Зыбучий песок. Поглощает. Меня.