– Черт!

Он срывается с места, бежит что есть сил, несется назад к перекрестку, мчит, пытаясь себя уверить, что его опасения не могут быть правдой. Мимо слепого и бесполезного часового, охраняющего свой полузабытый миф, по переулку к черному входу в пивную. Здесь Мартин останавливается отдышаться, хотя пробежал не больше пятидесяти метров. На адской жаре пот катится с него градом. Мэнди – позади, последовала из любопытства. Она моложе и, скорее всего, в лучшей форме, однако оба застывают, ошеломленные жестокой правдой: внизу деревянной лестницы, наполовину скрытая машиной со спущенными шинами, стоит без присмотра пустая детская коляска.

При виде нее Мэнди хочет позвать сына по имени, но Мартин, лихорадочно замахав руками, севшим голосом шепчет:

– Беги за Робби. Скажи, пусть поспешит. Скажи, чтобы взял оружие.

Мэнди на мгновение потрясенно застывает, затем, поняв, что к чему, срывается с места, пролетает ворота и вскоре скрывается из виду.

– Ну, давай! – тихо говорит Мартин, собираясь с духом.

Стоило бы подождать, он знает, что стоило бы – Робби всего в нескольких минутах пути, но пустая коляска бросает вызов, обвиняет, приказывает.

Ноги трогаются с места сами. Мимо коляски, к лестнице. Шаг за шагом все выше. Чувства обострены, волосы на затылке встали дыбом, напоминая антенны радаров, руки скользят по обжигающе горячим клочьям зеленой краски на перилах, будто стирая улики. Внезапно под ногой скрипит ступенька… или это мольба маленького мальчика? Мартин прибавляет шаг, добирается до площадки наверху, видит отверстие, выбитое в оконном стекле. Дверь закрыта, но не заперта. С испепеляющего солнца он погружается в сумрак и идет, стараясь избегать стеклянных осколков на полу. Перед тем как свернуть в основной коридор, приостанавливается, давая глазам привыкнуть к темноте. Никаких необычных звуков, ничего неуместного, однако Мартин чует нутром: что-то здесь не так. А вот и оно: крик, придушенный крик. Не близко, но и не так уж далеко.

В памяти всплывает прошлый визит в пивную. Лиам или в гостиной с ее пустыми жестянками из-под пива и переполненными пепельницами, или в комнате мертвого кота.

Мартин снова прибавляет шаг. Вперед, в основной коридор, мгновение, чтобы сориентироваться, потом за угол направо и, крадучись, вдоль фасада… Что это? Он застывает на месте. Кто-то поет. Колыбельная? О боже! Ноги готовы превратиться в желе, однако он призывает остатки храбрости и решительно продолжает путь по коридору.

Когда же кончатся эти двадцать пять метров? За несколько коротких секунд или через полжизни? Трудно сказать. Он минует лестницу, ведущую вниз, в пивную, видит латунные прутья на ковровой дорожке, отмечает водянистый английский свет на картине лисьей охоты, жмурится от ослепительного австралийского света, что льется сквозь французские двери на веранду. А вот и остальное: роскошная, но пыльная люстра над лестницей; старинный шкаф с чуть отслоившимся шпоном; горный пейзаж – голубые хребты и кучевое облако в форме наковальни, готовое разразиться летней бурей. Чем-то запахло. Пыль, кровь, нафталин и табачный дым. И страх. Тот самый запах, который он терпел три дня, три ночи и целую вечность в багажнике старого желтого «мерседеса», брошенного где-то в секторе Газа. Этот запах последовал за ним через океан и разыскал внутри заброшенного отеля в Риверайне.