— Озимые. — Кристина кивнула на нереально сочную траву, растянувшуюся по всей поверхности до самого горизонта. Даже в это время она очаровывала интенсивным цветом надежды. — А деревня, там далеко, видны крыши только нескольких домов, называется Море. Ты уже, наверное, догадываешься почему?

Она многозначительно подмигнула Саше. И снова, наклонившись, протянула руку.

— Там, где стоит то дерево, когда-то была деревня. Она исчезла с лица земли сразу после войны. Перед первой войной там был фольварк братьев Залусских. Деревня тоже так называлась.

— Поэтому в больнице ты спрашивала, нет ли у меня здесь родственников?

— Я не знаю никого из местных, носящих эту фамилию. Никого из ныне живущих. Говорят, что тогда перебили всю деревню. Не исключено, что, если кто-то и выжил, то сменил фамилию хотя бы на Лопата. Такие это были времена.

— Почему сожгли эту деревню?

— Ее сожгли польские солдаты, потому что в ней жили православные. В те времена это идентифицировали с белорусской национальностью. Бурый, их командир, а ныне национальный герой, один из проклятых солдат, ненавидел кацапов. Отступая после неудачного нападения на эшелон Красной армии в Хайнувке, он жег по дороге белорусские деревни одну за другой. Он обвинял всех этих людей в том, что кто-то донес ГБ и армии о планах польских партизан. Там дальше, в лесочке, есть братская могила. В землянке, рядом с деревней Пухалы, найдены кости нескольких десятков человек, возниц, которых сначала заставили транспортировать награбленное, а потом жестоко убили. Они лежали там больше пятидесяти лет! Местные ходили туда молиться. Поп дважды в году освящал их могилы, но никто и словом об этом не обмолвился властям до девяносто пятого года. До сих пор идентифицировано только тринадцать человек. Люди говорили, что у возниц не было документов. Их только несколько лет назад эксгумировали и перенесли на военное кладбище в Вельске. То, на котором мы сейчас будем.

Саша задумалась.

— Вряд ли у меня есть здесь корни, — произнесла она через какое-то время. — Отец был из Гданьска, а мама из-под Люблина, или даже Голембя.

— Ты не поверишь, откуда родом здешние люди. И с западных земель, из Вильнюса, с Украины; довольно много французов, немцев, в основном, еврейского происхождения. Сейчас вся эта кровь перемешалась, и все стали свои.

— Потому что здесь похоронены предки?

— Именно.

— А Бондарук? Кем были его предки? Белорусы? Ведь такой страны не было.

Романовская немного подумала.

— Люди говорят, что его отец был поляком. Ходил в костел, так же как мать Петра, хотя ее бабка была православной. Я не очень хорошо помню подробности, но Сташек был одним из уцелевших в погромах. Он выжил, так же как Дуня Ожеховская и старый Нестерук. Эти точно православные. Я часто видела их в церкви. Насчет остальных не знаю. Сейчас уже непросто в этом разобраться. Фамилии принимались, менялись, переделывались. Многие выбирали меньшее зло, вступали в партию, соглашались на условия, которые им тогда предлагались, чтобы иметь работу, получить государственную квартиру. Просто выжить.