— Каким чудом Бондарук стал белорусом и имеет ли это значение для здешних, раз все так или иначе гнездятся в одной культуре?

— Имеет, и очень большое. Ты даже не представляешь, как много антагонизмов с этим связано. Мы тут наблюдаем настоящий террор со стороны польских националистов. Были серьезные проблемы со скинхедами. Они борются за свое, словно завтра должна наступить польско-русская война.

— Я видела свастики на стенах и надписи на кириллице «Резать ляхов».

Они доехали до развилки. На указателях виднелись надписи на двух языках. Некоторые из них были замазаны.

— Орловская гмина первой ввела белорусские названия. Польские националисты регулярно их закрашивают. Каждый год в годовщину погрома православных деревень в Вольку Выгоновскую, Зани или Клещель приезжают журналисты, чтобы поговорить на тему давних событий. В этом году телевизионщиков опередили скинхеды. Они появлялись у старожилов и просто прогуливались по улицам с палками в руках. И больше ничего. Когда на следующий день приехало телевидение, ни один из помнящих погром не пожелал высказаться для репортажа.

— Предупреждение?

— Типа того. Сигнал, чтоб сидели тихо. Одному молодому социологу попался в руки дневник дочки одного из убитых. Простая женщина. Не было там ничего такого, из первых уст, кроме инфантильных воспоминаний одиннадцатилетней девочки. Тетрадь передали в Институт национальной памяти, когда шло расследование. Но там якобы были фамилии живых соседей, которые сотрудничали с партизанами, а потом еще с гражданской милицией и ГБ. Согласно одной из гипотез, погром состоялся с согласия властей. Белорусы не хотели уходить с этих земель, поэтому коммунисты нашли способ, чтобы удалить их руками националистов.

— Зачем?

— Чтобы забрать их дома, земли. А из-за чего ведутся войны? Но не это было самое страшное, — продолжала Кристина. — Бурый не смог бы уйти отсюда, сжечь больше десятка деревень и убивать мирных жителей целую неделю без поддержки местной общественности. Тогда погибли почти пятьсот человек. Двести выжили, но жили в таком страхе за себя и близких, что до тысяча девятьсот девяносто пятого года боялись выдать место захоронения убитых возниц. Женщина, передавшая социологу дневник, переехала на другой конец Польши. Говорят, что к ее двери кто-то прибил мертвого петуха. Никто не хочет ворошить старое. Люди все еще боятся.

Они доехали до кладбищенских ворот. Саша взяла сумку с компьютером.

— Пойти с тобой? — заботливо поинтересовалась Романовская.

— Я не очень-то знаю куда.

Комендантша показала сторожку.