– Это древнее латинское изречение. Означает «единственный в своем роде».

– Я должен выйти отсюда.

Пендергаст посмотрел на пустую полочку со своим именем.

– «Sic transit gloria mundi»[34], – пробормотал он снова на латыни, развернулся и быстро вышел из маленькой комнатки.

Они вернулись в огромную жилую комнату квартиры Озмиана с ее панорамными видами из окна. Д’Агоста подошел к окну, глубоко вздохнул:

– Есть такие вещи, которые я бы предпочел не видеть.

– Быть свидетелем зла – значит быть человеком.

Пендергаст встал рядом с ним у окна, и несколько мгновений они молча смотрели на зимний Нью-Йорк, накрытый бледно-желтой дымкой умирающего дня.

– Как ни странно, этот осел Гарриман оказался прав в том смысле, что городом правит один процент, – сказал д’Агоста. – А еще забавно, что убийца, как выяснилось, сам принадлежит к одному проценту. Еще один сверхбогатый, заносчивый ублюдок, получающий удовольствия за счет других. Вы посмотрите на этот город! Меня от него тошнит: самоуверенные говнюки в пентхаусах, разъезжающие по городу в своих стофутовых лимузинах, с их шоферами, дворецкими… – Его голос вдруг стих, а лицо зарделось. – Извините. Я вас не имел в виду.

Он не помнил ни одного случая прежде, когда бы Пендергаст смеялся.

– Винсент, если перефразировать слова одного мудреца, дело ведь не в содержимом вашего счета в банке, а в содержимом вашей души. Разделение мира на богатых и всех остальных – ложная дихотомия, которая к тому же скрывает реальную проблему: в мире много плохих людей как среди богатых, так и среди бедных. Вот реальное разделение – оно между теми, кто старается делать добро, и теми, кто старается только ради себя. Деньги, конечно, увеличивают то зло, которое могут принести богатые; деньги позволяют им выставлять напоказ во всей красе свою вульгарность и преступления.

– Так в чем же ответ?

– Перефразируя слова другого мудреца, «богатые всегда будут с нами». Ответа нет, разве что сделать так, чтобы нам, богатым, не позволялось использовать наши деньги как инструмент подавления и подрыва демократии.

Эти нехарактерные для агента философские размышления удивили д’Агосту.

– Да, но Нью-Йорк меняется. Жить на Манхэттене могут позволить себе не только богатые. То же происходит с Бруклином и Куинсом. Куда захочет меня переселить рабочий люд через десять, двадцать лет?

– Всегда есть Нью-Джерси.

Д’Агоста поперхнулся:

– Вы шутите, да?

– Боюсь, что здешняя комната ужасов спровоцировала меня на неуместную легкомысленность.