Оскар взял номер комиксов про медвежонка Бамсе, попытался читать, но никак не мог сосредоточиться. Он чувствовал себя… брошенным. Через час или около того ему предстояло остаться наедине с Монстром. И единственное, что он мог сделать, – это ждать.
Он швырнул комиксы в стену, встал с кровати и вытащил бумажник. Билеты на метро и две записки от Эли. Он разложил их в ряд на кровати.
«В ОКОШКО – ДЕНЬ, А РАДОСТЬ – ИЗ ОКОШКА!»
И сердечко.
«ДО ВЕЧЕРА. ЭЛИ».
И вторая:
«МНЕ НАДО УДАЛИТЬСЯ, ЧТОБЫ ЖИТЬ, ИЛИ ОСТАТЬСЯ И ПРОСТИТЬСЯ С ЖИЗНЬЮ».
Ночь повисла тонким покрывалом за окном. Оскар закрыл глаза и представил себе дорогу в Стокгольм, стремительно мелькающие дома, сады, поля. Он влетел во двор в Блакеберге и дальше – в ее окно, и увидел Эли.
Открыв глаза, он уставился на черный прямоугольник окна. Где-то там – она.
«Братья Юп» затянули новую песню про велосипед с проколотой шиной. Папа и Янне чему-то громко смеялись. Слишком громко. Последовал грохот какого-то предмета, падающего на пол.
Оскар запихнул записки Эли обратно в бумажник и оделся. Проскользнул в коридор, надел ботинки, куртку, шапку. Несколько секунд тихо постоял в прихожей, прислушиваясь к голосам в гостиной.
Обернулся, уже собираясь уйти, но, заметив что-то, остановился.
На галошнице в прихожей стояли его старые резиновые сапоги, которые он носил, когда ему было года четыре. Они стояли здесь, сколько он себя помнил. А рядом – огромные отцовские сапоги фирмы «Треторн», на одном – заплатка из тех, какими латают велосипедные шины.
И Оскар понял. Из сапог вдруг выросли две фигуры, стоявшие к нему спиной. Папина широкая спина, а рядом – маленькая Оскара. Ладошка Оскара в папиной руке. Они шли по скалистому склону в резиновых сапогах, – наверное, за малиной.