– Да это ж он! – обычно говорит Кейси о муже. – Он убил, ясно как день. Нет, вы только поглядите на эту рожу!

Иногда речь идет о малоимущих женщинах. Иногда – о богатых. Почему-то все они блондинки; разумеется, очень ухоженные, безупречно одетые. Жены врачей или юристов.

Они, эти блондинки, кажутся мне выросшими девочками, что когда-то давным-давно смотрели «Щелкунчика». Теми самыми, у которых волосы были собраны в тугие узлы, которые в своих нарядных однотонных платьях походили на стайку тропических птиц или на балерин. Которых обожали папы и мамы.

* * *

Каждое воскресенье Кейси брала с нас клятву, что мы навестим ее в родильной палате.

– А то буду лежать одна, как дура, – повторяла она. – Поклянитесь, что приедете. Обе поклянитесь.

Мы послушно клялись.

И вот я паркуюсь возле больницы.

Дочка Кейси родилась накануне. У нее еще нет имени.

Отец сказал, что малышка пока останется в отделении интенсивной терапии. Нужно ее хорошенько обследовать.

Кейси может глядеть на дочь, сколько душе угодно. Потому что слушалась врачей, выполняла все их предписания. У девочки, конечно, ищут признаки абстиненции.

Перед тем как вылезти из машины, миссис Мейхон взглядывает на меня, прикрывает ладонью мою ладонь. Сжимает.

– Вам это будет нелегко, Мики. Заставит вспомнить о Томасе, о его страданиях. Велика вероятность, что вы вновь разозлитесь на Кейси.

Молча киваю.

– Чтобы этого избежать, просто повторяйте про себя: «Кейси очень старается. Кейси очень старается».

* * *

В моей памяти хранится одна сцена с мамой – я про нее сестре никогда не говорила. Пока маленькая была, просто жадничала, по-детски. Потом стала бояться: если озвучу – воспоминание сотрется, исчезнет.

Так вот: маминого лица я в этой сцене не вижу. Зато слышу нежный голос. Сама я сижу в ванночке. У меня не столько купание, сколько игра. В доме есть дареный набор пластиковых пасхальных яиц, и мне позволено брать их в ванну. Яйца разноцветные – желтые, оранжевые, синие, зеленые, и каждое можно разъять надвое. Мне ужасно нравится вновь соединять половинки, но так, чтобы они не подходили по цвету. Желтую – с синей, зеленую – с оранжевой. Нарушать порядок. «Не годится! – поддразнивает мамин голос. – Ну-ка, сделай все правильно!» А для меня ничего приятнее в мире нет. «Глупышка!» – говорит мама. С тех пор меня никто так не называл. Так любовно и так снисходительно. С тех пор – после мамы – все давали мне понять, что я взрослая и нечего пустяками заниматься. Еще я помню, как от мамы пахло – цветочным мылом, солнечным летом…

Мне почему-то кажется, что именно это воспоминание – тот факт, что у меня оно есть, а у Кейси нет – и сделало нас обеих тем, чем мы являемся. Что благодаря сцене с разноцветными пластиковыми яйцами я не разделила судьбу младшей сестры. Мамин голос и сейчас могу вызвать в памяти. В нем нежность – подтверждение маминой любви. Свидетельство: кто-то когда-то любил меня больше всех на свете.