– Я думала, что все осталось в прошлом… что все кончено, Пэрри получил по заслугам, и с годами мне удалось убедить себя, что я поступила правильно. Что на моем месте любой здравомыслящий человек сделал бы то же самое. И тут вдруг ты сказал мне, что Пэрри, возможно, выйдет по УДО… окажется на свободе… и все началось снова. Я думала, что тебя выгонят с работы… все это всплывет, а виновата одна я, и я… я…

Алекс всхлипывает. Я заключаю ее в объятия и целую в волосы.

– Ну, с работы меня не выгнали и не выгонят. Все кончено – это правда. Все будет хорошо. Ты, я, наш ребенок. Только это и имеет значение. И я обещаю тебе, что никто – никто не сможет у нас это отнять!

* * *

Фиона Блейк просыпается от звонка в дверь. Она вслепую шарит в поисках будильника – 7:35. Проспала меньше часа. Веки ее словно облеплены мокрой грязью, а конечности тяжелые, но податливые, будто незастывший цемент.

Они – женщины-полицейские – обещали, что сделают все возможное, чтобы оградить ее от журналистов, и все же, наверное, ей лучше куда-нибудь уехать, пожить у кого-нибудь. Но Фиона им ничего не сказала. Она никуда не хочет ехать, никого не хочет видеть. Она просто хочет, чтобы ее оставили в покое. Чтобы они оставили ее в покое. В конце концов ей даже стало их жалко, когда она наконец выпроводила их из дома. Особенно ту, которая привлекательная. Сомер, кажется, так. Похоже, она искренне переживала. Как будто знала Сашу – как будто могла понять, на что это похоже, понять…

В дверь снова звонят. Фиона трет лицо, чувствуя пальцами грубую, сухую кожу. Она берет халат – тот самый, в котором ходит уже несколько дней. Даже она понимает, что от него пахнет.

Фиона не смеет взглянуть на себя в зеркало в прихожей, но ей все равно. Если за дверью эти треклятые журналисты – пусть видят ее такой. Пусть видят, как она выглядит – каково потерять свою единственную дочь.

Но это не журналисты. Это Виктория Паркер. В руке у нее букет цветов. Лилии. Такие же, как те, что принесла ее дочь. От них исходит сильный аромат. Фиона внезапно чувствует тошноту.

– Миссис Блейк… я хочу сказать, Фиона, – начинает Виктория, с трудом вытаскивая свой голос из глотки. Лицо у нее бледное, осунувшееся. – Я не знала, как быть. Все это так ужасно… я просто не могу взять в толк… они же были подругами… такими замечательными подругами…

Виктория судорожно переводит дыхание. Лилии она стискивает с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Какой-то крохотный участок отмершего мозга Фионы замечает пятнышко оранжевой пыльцы на бежевом пиджаке Виктории. «Она ее не отстирает», – рассеянно думает она. Есть вещи, которые невозможно исправить.