Я вижу это, вижу в мыслях. Краски слишком яркие, фокусировка слишком резкая, как это бывает во сне – или в бреду. В тот день я поставил машину перед кооперативным продуктовым магазином. Из переполненного бака вываливается мусор, на краю сидит сорока, держа в клюве что-то розовое и блестящее, сверкающее в лучах зимнего солнца. Еще тогда мне показалось, что я узнал этот предмет. Помню, я замедлил шаг, всего на какое-то мгновение; помню, удивился совпадению, если это действительно было то, что я подумал. Но я не сопоставил одно с другим – только не в тот момент. Ни в тот момент, ни через пять минут, когда вошел внутрь, увидел ее и понял, что она остригла волосы.
Ну а потом, спросите вы, когда криминалисты нашли то, что нашли? Если б они обратились ко мне, если б показали,
Да. Без вопросов.
И что бы я сказал? Что бы сделал? Поступил бы я иначе?
Думаю, да, но, если честно, не знаю. До сих пор не знаю, даже сейчас. Потому что мы знали, что это он.
Но все это чисто гипотетические рассуждения, потому что криминалисты обратились не ко мне. Они обратились к Осборну, и тот сразу же понял, что у них в руках и какое это имеет значение, а к тому моменту, как об этом сообщили мне, было уже очень поздно, слишком поздно.
* * *
Когда Галлахер поднимает взгляд и видит Сомер, первая ее реакция – нахмуриться.
– Разве у вас сегодня не выходной?
Но затем она замечает стоящего за ней мужчину, и у нее мелькает рассеянная мысль, что это тот самый приятель, о котором все говорят, однако тут Сомер протягивает ей свой телефон, и выражение ее лица красноречивее любых слов.
Галлахер смотрит на экран телефона, затем поднимает взгляд и недоуменно морщит лоб.
– Прошу прощения, я не понимаю – что это такое?