Предчувствие неуклонно нарастало, пока сегодня он не понял, что момент настал.

«Я взрослый человек, – думал сейчас Фрэнсис. – И я не боюсь».

В тюрьме, как и всегда в это время, воцарилась тишина. Кое-откуда еще доносились отдаленные шумы, но в его собственной камере было так тихо, что он мог слышать собственное дыхание.

Он ждал.

И ждал.

Пока, наконец, не услышал приближающие по проходу шаги, звучащие одновременно и опасливо, и радостно-возбужденно. Фрэнсис встал, прислушиваясь теперь более внимательно; сердце учащенно забилось в надежде. Там был не один человек. Негромкий смешок, за которым последовало шиканье. Звякнули ключи. Это имело смысл – у его отца тут есть доступ ко всему, чего ему захочется.

Но было в этом шуме и еще что-то почти издевательское.

За дверью камеры кто-то прошептал его имя:

«Фрэнс-сис-с…»

И тут она открылась.

В камеру ступил Фрэнк Картер – гора человеческой плоти почти полностью заполнила дверной проем. Света только-только хватало, чтобы Фрэнк мог различить лицо своего отца, увидеть выражение на нем, и…

Он вновь стал ребенком.

И перепугался до чертиков.

Поскольку Фрэнсис слишком хорошо помнил выражение на лице своего отца. Оно всегда появлялось на нем, когда он ночью входил в комнату Фрэнсиса и приказывал встать и спуститься вниз, поскольку там надо было кое на что посмотреть. Ненависть и отвращение, которые Фрэнсис видел на этом лице, тогда по необходимости сдерживались и были направлены на других в его доме. Но здесь и сейчас, наконец, уже больше не было нужды сдерживаться.

«Помогите!» – подумал он.

Но рядом не было никого, кто мог бы ему помочь. Не больше, чем все эти годы назад. Некого звать, кто мог бы прийти на выручку.

И никогда не было.

Шептальщик медленно приближался к нему. Трясущимися руками Фрэнсис полез вниз, взялся за подол своей футболки.

А потом полностью натянул ее себе на лицо.