– Абсолютно, – ответил я, и это была правда. То, что рассказывал Дек, не вязалось не только с тем Домиником, которого я знал, но и вообще со всем, что мне помнилось; такое ощущение, будто это происходило совершенно в другой школе, не моей, или даже в каком-нибудь триллере о жизни частных английских школ-пансионатов, авторы которого стремились показать неприглядную правду о человеческой природе. – Ты точно ничего не путаешь? Это же невозможно. Я в нашей школе никогда такого не видел. Вообще ничего даже близко похожего. Я люблю Леона, но он обожает преувеличивать.

Во взгляде Дека мелькнуло что-то новое – точнее, глаза его вдруг остекленели, и казалось, что Дек совершенно со мной не согласен.

– Наша школа не была раем, чувак. Не только так, что кто-то над кем-то по-доброму подшутил и потом оба весело посмеялись. Бывала и настоящая жесть.

– Но не настолько же. Я тоже там учился, память у меня, конечно, хреновая, но не до такой же степени. – Я невольно оглянулся на Мелиссу, обычно я при ней не ругался, но она не смотрела на нас, лепила фигурки из свечного воска.

– А я и не утверждаю, что ты должен об этом помнить. Даже не говорю, что ты ошибаешься. С тобою в школе так не обходились. Но это вовсе не значит, что и всем остальным там было хорошо.

– Я пока не выжил из ума. И я не дебил. Если бы вокруг творилась такая херня…

– Вокруг, но не при тебе. Ты же не говнюк, нормальный парень, никому и в голову не пришло бы впутывать тебя в такое. До тебя никто не докапывался, ты ведь мог за себя постоять. А вот такие, как Леон…

– Леон истерик и паникер. Вечно прицепится к какой-нибудь херне и раздует ее до размеров апокалипсиса. Он всю жизнь такой, сколько я его знаю. Меня из-за него как-то раз посадили под домашний арест…

– Про бутылку с кока-колой я слышал не от Леона, – перебил Дек, – а от Оуэна Макардла. Он тоже там был, но вмешаться побоялся – вдруг и ему досталось бы. Ну и смылся по-быстрому. Мне сказал, что пошел за учителем, – может, и правда, не знаю. И Оуэн точно не паникер. Абсолютно. Он испугался по-настоящему, потому и мне рассказал, он же знал, что мы с тобой дружим, и, видимо, подумал, что я и так уже об этом слышал.

Я не мог вымолвить ни слова. Отчасти из-за злости на Доминика и, как ни смешно, на Дека, – мне так нравилось в школе, я вспоминал ее с искренней теплотой, усмехаясь про себя выходкам, которые сходили нам с рук, и вдруг выясняется, что школы, которую я так любил, никогда и не было. Но острее всех прочих чувств был восторг – теперь случившееся обретало смысл.