– Прости, – пробормотал он. – Сейчас проще быть Ромео, или Макбетом, или Брутом, или Эдмундом. Кем-то другим.
– Джеймс, – сказал я в третий раз. – Ты в порядке?
Он резко выдохнул, все еще не поднимая глаз, и покачал головой.
– Нет. Не в порядке, – испуганно сорвалось с его губ.
– Ладно, – я переступил с ноги на ногу: пол пока еще не казался достаточно надежным, – ты можешь объяснить мне, что не так?
– Могу, – ответил он с жалостливой улыбкой. – Все не так.
– Извини? – произнес я с вопросительной интонацией.
Он шагнул ко мне, преодолев пространство между нами, и поднял руку, коснувшись синяка у меня под глазом. Укол боли. Я дернулся.
– Это я должен извиняться, – сказал он.
Мой взгляд метался по его лицу. Я посмотрел в его глаза. Серые, как сталь, золотые, как мед.
– Да, – согласился я. – Должен.
– Я не знаю, что заставило меня так поступить. Я никогда – никогда раньше – не хотел причинить тебе боль.
Его пальцы (они вдруг стали ледяными) опять прикоснулись к моей коже.
– А сейчас? – выдавил я.
Я не осмеливался показать ему, как легко он мог это сделать.
Его рука упала, безжизненно повиснув. Он отвернулся.
– Оливер, я не знаю, что со мной… Я хочу, чтобы весь мир страдал.
– Джеймс. – Я дотронулся до его плеча и заставил посмотреть на себя.
Но прежде чем я успел хоть что-то сообразить, я почувствовал его руку на своей груди. Ладонь Джеймса прижималась к моей футболке, пальцы играли на вороте. Я ждал, затаив дыхание, что он притянет меня к себе или оттолкнет. Но он все продолжал смотреть на собственную руку как на что-то чужое, чего он никогда не видел раньше.