Но дедушка за меня боролся. Он неплохо знал старуху с косой, они провели бок о бок почти столетие, и он позволил себе последнюю хитрость.

В тот день, когда Герман приехал в Вильяверде и упавшим голосом сообщил, что мне только что прострелили голову и я в коме, а пуля засела в мозгу, что последствия необратимы и, даже придя в себя, я до конца жизни буду овощем, дедушка опрометью кинулся в огород с корзиной в руках, чтобы набрать яблок.

Они приехали в больницу Сантьяго, и Герману, как адвокату, пришлось сделать все от себя зависящее, чтобы им разрешили войти в палату с корзиной яблок, ножом и веревкой.

Когда деда оставили со мной один на один, он раздел меня догола, разрезал яблоки на четвертинки и растер мне ими все тело, наполнив стерильную палату с трубками, проводами и мониторами терпким запахом сидра.

Затем попросил Эстибалис отвезти его назад в Вильяверде. Стояла глубокая ночь, но луна ярко освещала дорогу. Никаких фонарей нигде не было. Дома дед первым делом отправился в сад и выкопал могилу по меркам моего тела. Затем уселся на землю и терпеливо на ощупь принялся соединять четвертинки в целые яблоки. Наконец сложил их в могилу и забросал землей.

Вернувшись в дом, прикинул, что яблоки сгниют через десять дней. Земля, в которую он их закопал, была достаточно влажной.

– Сгнивайте побыстрее, у моего внука не так много времени, – наказал он яблокам, сел в машину, и Эсти отвезла его в Сантьяго.

Через десять дней я увидел под ногами тропинку, обсаженную дедовскими яблонями, и, недолго думая, зашагал по ней. В пустоте было хорошо, спокойно, тихо, там не было ни опасности, ни суеты, там царил покой. Но, увидев тропинку, я сразу понял, что должен вернуться.

50. Лагуардия

50. Лагуардия

28 августа, воскресенье

Когда я проснулся, дед держал меня за руку своими длинными нервными пальцами. Герман спал, согнувшись в три погибели и пристроив голову на простыне. В ногах дремала Эстибалис. Некоторое время я внимательно ее рассматривал. В моих зрачках она кружилась, как бабочка, я терпеливо дождался, пока изображение не застынет, а дымка перед глазами не рассеется.

«Кажется, я жив», – попытался я сказать, но у меня ничего не получилось.

По какой-то причине рот не подчинялся приказам сознания и не открывался. Я не мог произнести ни слова.

На мгновение меня охватила паника. А что еще не в порядке, что еще не работает? Я в ужасе пошевелил ногами: что, если меня парализовало? Но ноги шевелились, как положено. Я вздохнул с облегчением.