— Оставь ее здесь, — говорю я, — она сама выйдет, когда успокоится.
Стоящая позади Пой-Пой Элла что-то произносит одними губами, но я не понимаю. Она указывает на сосновый комод, один ящик которого никто не удосужился задвинуть.
«Подожди», — тоже одними губами говорю я.
— Скажи, Пой-Пой, ты давно здесь живешь? — спрашиваю я, изображая из себя тупицу.
— С лета, — отвечает она, на четвереньках отползая от кровати, — когда за мной приехал Шон.
— Шон? — повторяю я, и мой голос ломается.
— Тот добрый дядя, что работает в ночном клубе. Друг Эми. — Она хихикает.
Мы с Эллой переглядываемся. По моему телу, снизу доверху, как лесной пожар, проносится гневная ревность и напоминает мне о нашей последней ночи вместе — то было шесть недель назад. Шон был в шелковой маске для глаз — он хотел, чтобы отдохнули его хитрые глаза, — и настаивал, чтобы мы спали «валетом»: он инь, я ян. Всю ночь у меня перед лицом маячили его ступни — он не мог заснуть, так как было жарко и тесно. Другими словами, еще один мужчина-ребенок, опасающийся близости. Я боялась, что он ударит меня в лицо, поэтому повернулась к нему спиной, чувствуя себя брошенной после нашего секса, быстрого и без оргазма. Не передать, какой одинокой и пустой я себя чувствовала. И спать совсем не хотелось.
«Я сыта по горло этим куском дерьма», — мысленно произнесла я…
«Хвала Господу!» — улыбнулась Раннер.
«Сегодня я сильная».
«Сегодня я приложу все силы к тому, чтобы стать тем самым человеком, которым мне надо было стать, когда я была подростком».
Полная решимости и жажды действия, я беру Пой-Пой за руку.
— Твои мама и папа, наверное, скучают по тебе, — говорю я.
Пой-Пой опускает голову и мотает ею.
— Они умерли, — говорит она. — Они заболели. Но у меня есть старые мама и папа — мои бабушка и дедушка.
Из-под кровати, поднимая атласный театральный занавес, неожиданно появляется Тинкер-Белл, наша четырехлапая актриса, смиренно ожидающая вызова на бис.
— Тинкер-Белл! — восклицает Пой-Пой, вскакивая и хватая ее на руки.
Мурррмурррмуррр…
Я провожу рукой по «хвосту» девочки — материнская ласка, которая доставляет мне гораздо больше удовольствия, чем ей.