– Он под наблюдением для предотвращения суицида.

– Грейс…

– Самоубийства! – Ее голос прервался; она опять начала раскачиваться, и я уже в сотый раз проклял Грэнтэма. Грейс хотела видеть Долфа, а Долф хотел видеть ее. Она могла задать вопросы, которые я задать не мог; но Грэнтэм, гад, поставил его под это чертово наблюдение! Запретил свидания абсолютно со всеми. Я сильно подозревал, что решение Грэнтэма больше преследовало цель предотвратить любые контакты Долфа с остальными людьми, чем попытку наложить на себя руки. Это было умно. И это было бездушно.

Сволочь.

Я взял Грейс за руку – она была вялой и сухой. Ощутил у нее на запястье что-то скользкое и заметил, что она даже не сняла больничный браслет. Опухоли на лице начали спадать, синяки по краям пожелтели.

– Ты знаешь, что у него рак?

Она вздрогнула.

– Он об этом особо не говорил, но эта пакость всегда была где-то рядом, как еще один человек в доме. Он пытался подготовить меня.

Меня вдруг осенило:

– Так вот почему ты не стала поступать в колледж!

В любой момент были готовы появиться слезы, и рука Грейс поспешно метнулась к глазам, прежде чем те успели скатиться по лицу.

– Ну ладно, пошли, – сказал я. – Давай отвезу тебя домой.

– Я не хочу домой, – сказала она. – Мне нужно делать что-то. Что угодно.

– Тебе нельзя тут оставаться. – Она подняла лицо, и я увидел просто-таки воплощение безнадежного горя. – Тут ты все равно ничего не сделаешь.

Я отвез ее обратно в дом Долфа. Все это время Грейс держалась так, как будто где-то в самой ее глубине застрял здоровенный кусок льда. То и дело содрогалась всем телом. Раз я попытался было заговорить, но она меня сразу заткнула:

– Просто отстань, Адам! Ты все равно ничего не сможешь исправить.

Практически те же самые слова, которые я сказал Долфу после того, как мой отец пригрозил убить меня.

Грейс позволила мне проводить ее в дом и усадить на край кровати. Пакет, который она принесла с собой, свалился на пол, руки столь же бессильно упали на кровать ладонями вверх. Я включил лампу и присел рядом. Ее загар поблек, веки тяжело набрякли. Стежки хирургических швов на сухих инертных губах выглядели особенно жутко.

– Может, водички принести? – спросил я.

Она помотала головой, и я заметил, что часть волос у нее подернулась сединой – длинные пряди ярко отсвечивали в свете лампы, словно тонкие стальные проволочки. Я обнял ее за плечи и поцеловал в макушку.