Так. Теперь выдохнуть… Кровь глухо шумела в ушах. Он ничего не понимал.

– Что вы говорите? В чем она вам исповедовалась? Объяснитесь!

– Вы же хорошо знаете, что я связан тайной исповеди… Все, что я могу вам сказать, – она здесь, неподалеку…

– ГДЕ?!

Это он уже крикнул. И увидел, как пристально смотрит на него Ирен. Просто глаз не сводит. Сервас включил громкую связь и отодвинул телефон от уха.

– Этого я не знаю… Она мне не сказала… Но она недалеко, потому что пришла пешком.

– Никуда не уходите! Я сейчас приеду! – сказал он, отпихнув стул и вскочив.

– Есть еще кое-что, – продолжал аббат. – Когда она пришла в первый раз, она принесла список имен. В этом списке фигурировали Камель Эсани и Марсьяль Хозье.

– Что?!

Он поднял глаза на Ирен. Она сидела не шевелясь, словно ее приклеили к стулу скотчем.

– Этот список у вас?

– Да.

– Никуда не уходите! Мы едем! Главное – никуда не уходите!

Телефон стоял в его кабинете, похожем на часовню, на большом деревянном столе, напоминавшем стол Тайной вечери. Он обвел взглядом благочестивые полотна на стенах и христианскую литературу в книжном шкафу. Всю мудрость, накопленную за тысячелетие. Что она значила теперь? В этом мире, где, с одной стороны, все мнения стригут под одну гребенку, а все мысли выхолащивают, а с другой – разжигают ненависть и позволяют совершать чудовищнейшие преступления… Осталось ли здесь место для хоть какой-нибудь мудрости и независимости? Он ни секунды не сомневался, что человечество сошло с ума. И еще меньше сомневался в том, что Зло творит свои дела повсюду, и прежде всего – среди тех, кто хочет навязать другим свое видение Добра. Он был слишком стар и слишком устал, чтобы не видеть, что сражение проиграно. Запад стал на путь к новой эпохе тьмы.

Он тяжело поднялся. Сейчас он чувствовал себя хозяином положения. Он в точности знал, до малейшего движения, что ему надлежит сделать, и эта уверенность его ободряла. Он любил точность. Свою жизнь он подчинил уставу Святого Бенедикта: строгому равновесию труда физического, труда умственного и молитвы. У него были недостатки: холерическая вспыльчивость, нетерпеливость… Он мог слишком жестко требовать от людей того же, чего жестко требовал от себя. Но свои недостатки он обуздывал. Когда он думал об этом сейчас, то понимал, что больше всего в жизни ему не хватало свободы. Он познал восторг, радость и братство, он умел разделять с людьми их чувства, но отказался от свободы, от этого проявления любви к себе.

Выходя из кабинета, поднимаясь по галерее к аркаде и спускаясь два марша лестницы в монастырскую церковь, аббат улыбался.