Дверь поддается. Ты построила этот дом сама, а он разваливается на части. Надежда плачет громче, я наваливаюсь сильнее, выдавливаю дверь и оказываюсь в твоей комнате для улик.

Младенец лежит на полу, как брошенная кукла. Я поднимаю его, осматриваю на предмет ран. Мое сердцебиение заходится от радости. С пистолетом в руках я прижимаю ребенка к себе, и он перестает плакать. Так просто.

– Рэйчел, – говорю я шепотом. Моя нога от бедра до мизинца ужасно болит. Я чувствую приступ судороги. Я стою в твоей комнате для улик и удивляюсь, сколько вещей я узнаю: камень, который ты бросила в меня; красную стеклянную бутылку, все еще наполовину полную яда; дневник из домика для персонала; ошейник Бамби; пистолет, из которого я стреляла в твою мать; бледно-голубые боксеры Джеда. Но есть и другие вещи, которые я, крепко прижимающая к себе Надежду и бессмысленно подпрыгивающая, вижу впервые: грязные спутанные браслеты дружбы; использованные помады, тампоны и, забрызганные засохшей кровью, два билета на автобус на юг по «Маршруту душегубцев».

Нужно быть полной дурой, чтобы сохранить эти вещи. Ты, должно быть, дьявольски, сумасшедше уверена в себе, хотя почему бы и нет? За тобой наблюдали, за тобой все время следили – а ты не останавливалась. Ничто и никто не мог остановить тебя здесь, где жителей можно пересчитать по пальцам, а знакомые защищали тебя, или боялись тебя, или просто плевали на тебя.

Я держу Надежду близко к сердцу. Она заснула, расслабленная бешеным биением моего сердца. Полагаю, живя в этом доме, она к этому привыкла.

Твой голос, резко прозвучавший откуда-то сзади, чуть не сбивает меня с ног. Этот голос настолько родной. Он звучит в точности как тот голос, который я слушала изо дня в день больше года. Прижимая Надежду к груди, я иду на него. Спускаюсь по лестнице, в комнату за кухней, где ты записываешь свои подкасты.

Ты сидишь за столом. Сидишь ко мне спиной. Твои слова, как и раньше, омывают меня как заклинание, как секрет, который знали только мы.

– …ее держали прикованной в заброшенном доме под главным домом на ранчо.

Я подхожу к тебе со спящим младенцем и пистолетом в руках.

И я думаю, что будет, если я тебя убью? Меня посадят в тюрьму? Достаточно ли будет твоей комнаты для улик, чтобы осудить тебя и оправдать меня? Или доказательства были скомпрометированы? Достаточно ли ты умна, чтобы спланировать все так, чтобы ни одна из улик не указывала на тебя? Что все это сходится? С твоим подкастом, с твоей болезненной одержимостью, с желанием поступать правильно и делать мир лучше и безопаснее?