Я не стал рассказывать Джесс ни о колокольчиках, ни о разговоре с Мартой Карвер, ни о своем страхе, что в Бейнберри Холл назревает что-то ужасное. Я знал, что она не захочет этого слышать. Она решила, что все происходящее там было если не нормальным, то по крайней мере безобидным. Отрицание было мощной силой, и Джесс полностью попала в ее тиски.
Как только Джесс ушла на работу, мы с Мэгги отправились в коттедж Эльзы Дитмер, чтобы снова уговорить Петру побыть нянькой. Но вместо Петры дверь открыла сама Эльза. Мы не разговаривали со дня ночевки, и я заметил следы гнева на ее напряженном лице.
— Вам что-то нужно, мистер Холт? — спросила она, смотря не на меня, а на мою дочь.
Я объяснил, что мне нужно поработать в кабинете, и спросил, не может ли Петра приглядеть за Мэгги пару часов.
— Петра наказана, — сказала Эльза, не поясняя почему. Но было понятно,
— Господи, сжалься надо мной, — услышал я ее тихое бормотание. — Не гляди на грехи мои, а забери вину мою.
Эльза притворилась, что не слышит. Вместо этого она наконец встретила мой взгляд и сказала:
— Я могу посидеть с Мэгги, если хотите. Но только час.
— Спасибо, — ответил я. — Я очень это ценю.
Эльза ушла в глубь дома на минуту, а потом вернулась. Когда она закрыла переднюю дверь, я все еще слышал взволнованные молитвы Петры.
— Верни мне чистое сердце и обнови праведный дух мой.
Мы втроем пошли к Бейнберри Холлу по извилистой, лесистой дороге в полной тишине. Эльза заговорила, когда впереди замаячила крыша дома.
— Ваша дочь все еще видит всякое, да?
— Да, — ответил я. — Ее доктор сказала, что у нее очень буйное воображение.
— Если бы это было правдой.
Я с удивлением взглянул на Эльзу.
— Вы думаете, что Мэгги врет?
— Напротив. Думаю, она видит то, что не может большинство из нас.