Казалось, он шутит, но в его глазах я не заметил ни намёка на иронию, только решимость, и злость, как бывает у людей, которые давно и безрезультатно жаждали отомстить.

— Ты мне поможешь?

— Да, — отозвался он.

— Но ведь я не Стэнли. Не тот человек, которого ты считал своим другом.

Я ждал, он скажет: «это не имеет значения», но вместо этого Франко с всхлипом вздохнул, и вновь потянулся к бутылке, содержимое которой плескалось уже на донышке. Заморгал, отвел глаза, словно боялся, что я увижу его слезы. И я сильно пожалел о своем признании. Зачем мне вообще понадобилось рассказывать, что я — не Стэнли? Потерять такого союзника, как Антонелли, только потому, что крепкий алкоголь и сильная усталость развязали мне язык? Идиотизм.

— А как тебя звали там. В другом мире? В России?

— Олег. Олег Николаевич Верстовский.

— У-у-у, и не выговоришь. Сложно. Эти русские имена. Ну ладно. Завтра. То есть, уже сегодня нам лететь в Паленке. Отдохнуть надо хорошенько.

На удивление бодро вскочил, потянулся так что хрустнули, кажется, все суставы. И двинулся к двери. Взявшись за ручку, обернулся:

— Олег говоришь? Хм. Ну ты фантазер, Стэн. Русский, из Москвы. Тебе бы фантастику писать. А?

Хитро подмигнул и, что-то напевая себе под нос, вышел. Оставив меня в совершенном замешательстве. Я так и не понял, реально Антонелли не поверил в мой рассказ или просто решил таким образом дилемму, вставшую перед ним во весь рост?

Глава 23 Мексиканские страсти

Глава 23

Мексиканские страсти

Вокруг простиралась буро-красная пустыня. Слева и справа над горизонтом вздымались в голубоватой дымке островерхие скалы. Машина ощутимо подпрыгивала на колдобинах и ухабах, виляла из стороны в сторону, и подозрительно скрипела, стонала, будто жаловалась на свой древний возраст, а я думал со злостью, что де Сильва мог бы выделить нам из своего гаража машину получше. Какого черта мы едем на этой колымаге, которая явно набегала не одну тысячу километров? И сердце замирает от страха, что мы застрянем здесь, посреди этого безмолвия, изредка прерываемого высокими глянцевитыми кактусами, жалкими рощицами, убогими домишками, смахивающими на сколоченные из фанеры ящики или сжатыми полями кукурузы.

Тачка подпрыгнула на очередном ухабе так, что у меня лязгнули зубы, а кейс, лежащий на панели, крякнул и чуть приоткрылся. И я увидел в щель упакованные в прозрачный целлофан капсулы — красно-белые, и красно-синие. Машинально вытащил один из пакетов.

— Слушай, но это же те же самые капсулы, что давали детям в детдоме, где жила Катя! — вырвалось у меня.