Глаза Софи внезапно наполнились слезами.

— Их больше нет, Лукас. Их нет, а мы все еще в заднице!

— Подожди, не кипятись! Не все так просто... Когда тот лимузин шел за нами...

— Ну да, ты слышал по рации какую-то ерунду...

— Да, какую-то ерунду. — Лукас взвешивал слова. Он не знал, что видела или слышала Софи на семьдесят девятом шоссе. — Ерунду, которую не может знать никто на свете. Это было из моего детства. Из давней жизни в Лос-Анджелесе. Эта ерунда шла точно в мою проклятую центральную нервную систему — понимаешь? Мерзкая и болезненная ерунда, которая никогда не уйдет...

— О чем ты говоришь?

— Я говорю, что, похоже, ни один из нас до конца не понимает, с чем мы имеем дело.

— А как ты думаешь, с чем?

— Не знаю.

— Что это было, по-твоему?

— Не знаю.

— Брось, Лукас! Ты что, считаешь, это как-то связано с тем, о чем говорил дядя Флако? Это был Зверь?

Лукас покачал головой:

— Нет, нет, нет... Послушай, это уже не имеет значения, потому что лимузина больше нет. Я просто хочу сказать, что мне тогда было очень больно.

— Лукас, что ты задумал?

Он уже хотел было во всем ей признаться, но сдержался и долгую минуту смотрел на хрупкую маленькую фигурку. Он всегда гордился тем, что их с Софи взаимоотношения были построены на полной честности. Они ничего не скрывали друг от друга. Ничего. И от этого, казалось, их дружба только выигрывала. Но теперь, впервые за все время их знакомства, Лукас решил соврать, и крупно.

— Мой план, — ответил он, — состоит в том, чтобы оставаться в поезде до тех пор, пока это сучье проклятие не ослабеет.

Софи погасила окурок о стальной прилавок. На ее лице отразилась нараставшая тревога, щеки вспыхнули.

— Это и есть твой план?

— Да, это и есть мой план.