Лукас оцепенел. В ушах гудела кровь. Сердце колотилось о ребра. Но хуже всего было то, что слова Софи пронзили его словно отравленное жало скорпиона.

В конечном счете Софи была права. Вся эта умственная фигня насчет не заводить романы на работе была именно тем, чем была, — фигней. Просто он боялся. Боялся любить белую женщину. После всех этих лет праведного гнева он оказался одним из тех, кого сам ненавидел.

Это заставило его понять, что план его тем более правилен.

— Прости, я не хотел! — Он бросился к ней и встал рядом на колени. Взяв в обе ладони ее голову, он мягко произнес: — Прости меня, Софи. Прости ради Бога — никак не хотел делать тебе больно. Как ты себя чувствуешь, деточка?

Софи молча глядела на него. Ее глаза были полны слез, зрачки расширились, взгляд блуждал.

— Нормально, — ответила она. — Голова только слегка кружится.

Лукас ласково погладил ее по щеке, по волосам:

— Прошу тебя, прости.

— Кажется, я тебя задела за живое. — Софи слабо улыбнулась.

Лукас кивнул:

— Можно сказать и так. И еще можно сказать, что ты чертовски права.

Софи старалась остановить на нем блуждающий взгляд.

— Нам придется что-то с этим делать.

— Сделаем.

— Послушай, Лукас... — Софи облизала губы, речь ее стала чуть невнятной. — Как-то мне вдруг не по себе. Перед глазами плывет, и во рту пересохло.

Лукас смахнул слезы с ее щек.

— Помнишь тот марафон, когда мы везли яблоки в марте? Когда возвращались?

Софи медленно сказала:

— Мы оба тогда держались на декседрине.

— Вот именно.