В последние месяцы здоровье бабушки стало ухудшаться. Она быстро уставала, постоянно жаловалась на жар и недомогание, в основном чтобы привлечь к себе внимание. Местный доктор привык к частым вызовам, он посылал меня в аптеку за тонизирующим средством, которое я могла бы купить и без его предписаний, стоило ей попросить. Бабушка была несносна. Доктор, я знала, считал, что у меня ангельское терпение. Нередко бабушка забывалась и называла меня Кристабель (так звали мою мать). А когда она понимала, что я не Кристабель, ею овладевали апатия и печаль. Ночами она бродила по дому, все искала дедушку, а я приводила ее обратно в спальню и дверь запирала на замок, – как сейчас миссис Уиггс запирает меня. Есть ли разница между тем, чтобы запирать в комнате старую женщину ради ее безопасности, и тем, чтобы помочь ей отправиться к Господу? На мой взгляд, небольшая.

Я часто взывала в мольбах к Всевышнему, но, кажется, на них ответил дьявол. Я молила о возможности уехать, и такая возможность появилась три дня спустя. Как-то я зашла в сарай для пересадки растений. Мне нужна была садовая лопатка, чтобы заровнять ямку, которую выкопал в саду какой-то зверек. И пока я рылась в куче ржавеющего садового инвентаря, со старой полки (дедушка был не самым искусным плотником) на голову мне свалилась коробка. Коробка с пропитанными мышьяком липкими лентами от мух.

В тот вечер бабушка сказала, что будет ужинать в постели. Обычно я подавала ей бульон с хлебом, иногда еще кусочек баранины, если она могла его проглотить. Я отмочила липкие ленты в воде, и на этой воде приготовила бульон. Поднимаясь с подносом на второй этаж, я, надо признать, испытывала волнение по поводу того грандиозного события, которое скоро должно было произойти. С каждым шагом я думала про себя: нет, не смогу, она не станет есть, ничего не получится. Господь еще мог вмешаться.

Но после первого же вечера бабушка совсем слегла и уже не вставала. Я кормила ее отравленным бульоном каждый день до самого конца.

В последнюю ночь, когда она уже совсем ослабла, я, стоя на лестничной площадке, услышала, как она кашляет. Я поспешила к ее двери, но в комнату входить не стала – просто послушала, как она давится кашлем. Потом сбежала по лестнице вниз, через черный ход выскочила во двор и помчалась в дальний конец сада. Взяла в сарае для рассады большую лопату и стала рыть яму. Копала, копала и копала. Земля была твердая, но это не имело значения. Пошел дождь, а я все рыла и рыла яму в саду. Молилась о помощи, клялась, что сожалею о содеянном зле. Обещала, что, если ничего не получится, никогда больше не сделаю ничего подобного. Потом, насквозь мокрая, уселась прямо на земле. Под ногтями у меня скопилась грязь, потому как, устав орудовать лопатой, я стала выковыривать землю голыми руками. Яма получилась неглубокая. Никудышная я была копальщица.