Затем я услышала хриплый присвист, судорожные вздохи, как при удушье. Это продолжалось нестерпимо долго, а потом наступила тишина. Доктор Шивершев разжал руки, и тело Томаса с глухим стуком свалилось на пол. Вот и всё. Мой муж-мучитель был мертв. Меня трясло так сильно, что, должно быть, и манекен дрожал вместе со мной.

Доктор Шивершев копошился в своем саквояже. Вскоре я увидела, что тело Томаса рывками поднимается вверх, как флаг на мачте, и вот его ноги повисли в воздухе. Начищенные черные ботинки болтались всего в нескольких футах от моего лица. Доктор Шивершев тяжело дышал, словно старый пес. Он подтащил один из стульев, поставил его рядом с телом Томаса, сел, нагнулся вперед, протяжно выдохнул, вытер пот со лба. Посидел несколько минут, пока дыхание не успокоилось.

– Ну, а теперь, миссис Ланкастер, можете вылезать.

* * *

– Вы наследили, – объяснил он, как будто для того, чтобы в следующий раз я учла свои ошибки. – Как олень. Ваши следы ведут прямо сюда. Вы не пострадали?

Он осмотрелся. Голуби спокойно ворковали, ничуть не смущаясь тем, что их новый сосед покачивался, свисая со стропил. Мы оба проследили, как на ненужный комод с неблагозвучным «шлеп» плюхнулся помет, что уронила одна из птичек.

– Очаровательное местечко, – произнес доктор Шивершев.

Дыхание его выровнялось, он снова полез в свой саквояж. В доме больше никого не было, соответственно то, что он доставал, предназначалось для меня. Он вытащил длинный серебряный нож и принялся его вытирать, хоть тот и без того блестел в свете свечи.

Я сидела на полу, обхватив руками поднятые к груди колени. Доктор Шивершев оставался на стуле, глаза его сияли, как воксхоллское стекло[21]. Я понимала, у меня считаные минуты на то, чтобы поторговаться за свою жизнь, – ровно столько, сколько ему требуется, чтобы собраться с мыслями. Значит, медлить нельзя. Ноги моего мертвого супруга покачивались между нами, словно метроном, – наглядное напоминание о том, что мое время истекает.

– Вы пришли меня убить? – прямо спросила я.

Доктор Шивершев кивнул.

– Я могу сделать это быстро, – сказал он. – Больно не будет. – Голос его полнился сочувствием, словно он сообщал о гибели любимого питомца.

Я утратила самообладание. Вся затряслась, задрожала. Дышать стало трудно. Позабыв про гордость и достоинство, я разревелась. Умоляла не убивать меня, а он смотрел поверх моей головы куда-то вдаль. Я никогда не считала себя храброй.

– Отпустите меня. Вы же знаете, я умею хранить тайны. О Мейбл я никому словом не обмолвилась, а вот вы рассказали Томасу о моей матери. – Я сама удивилась, как быстро рассвирепела, увидев, что слезы не действуют.