– Спасибо. Вечером увидимся?

– В восемь. Надеюсь, вы найдете чем развлечься.

– Постараюсь, – сказал Джейкоб.

– Интересно – чем? Катанием по Темзе?

– Не совсем.

Угрюмая библиотекарша спецхрана Р. Уотерс смахивала на страуса. В читальном зале шел ремонт, и ее временным пристанищем стал подвал Научной библиотеки Рэдклиффа – сумрачные катакомбы, заставленные переносными увлажнителями и осушителями воздуха, которые вели друг с другом войну на истощение.

Не найдя, к чему придраться во временном пропуске, библиотекарша раздраженно препроводила Джейкоба в компьютерную кабинку. Поиск материалов по Махаралю до 1650 года выдал единственную ссылку на пражское письмо.

– Можно узнать, кто еще его запрашивал? – осведомился Джейкоб.

Уотерс насупилась:

– Такую информацию не даем.

Затем Джейкоб подписал бумажку, обязуясь при работе с документом не есть, не пить, не жевать резинку, не фотографировать, не пользоваться чернильной авторучкой и мобильным телефоном. Как временный читатель он не мог получить более одного документа за раз и более четырех в день. Последнее, уведомила Р. Уотерс, вряд ли возможно, поскольку время близилось к половине четвертого, а отдел закрывался в пять.

Затем Джейкобу выдали белые нитяные перчатки и карандашик без ластика. За обитой кожей столешницей он ждал прибытия документа из хранилища.

Ровно в четыре часа появилась библиотекарша, на вытянутых руках неся архивную папку. С презрительной церемонностью она раскрыла обложку и отбыла к ближайшей конторке шпионить за Джейкобом.

Тот взволнованно смотрел на письмо, понимая, что утекают драгоценные минуты. Квадратик, примерно пять на пять дюймов; истлевшие уголки, обтрепанные края; посредине водянистые разводы и червоточины. Джейкоб затаил дыхание, боясь, что от дуновения хрупкий листок рассыплется в прах.

Его рука в перчатке застыла в считанных миллиметрах над бумагой, которой касался великий гений Израилев.

Р. Уотерс не преминула сделать замечание:

– Я попрошу вас, сэр, воздержаться от чрезмерного контакта с документом.

– Извините. – Джейкоб убрал руку на колени.

Великий гений Израилев писал чудовищными каракулями, а строчки у него разбегались вкривь и вкось. Высыхая, перо выводило хилые буквы, а нырнув в чернила, сажало кляксы.