Апилус отпустил руку Лиламы, пока говорил, и теперь девушка сидела на корточках, прикрывая лицо ладонями, в то время как безумец продолжал неистовствовать и в болезненном возбуждении расхаживать взад-вперед – до самого края пропасти и обратно, – покуда не протоптал там тропинку. Стеречь Лиламу не было ни малейшей необходимости, ибо ширина ужасной расселины здесь в два с лишним раза превосходила предельное расстояние, которое отважился бы преодолеть прыжком любой здравомыслящий и психически нормальный человек, даже если бы речь шла о спасении собственной жизни; а место, где каньон сужался настолько, что обычный человек мог бы попробовать перепрыгнуть на другую сторону, находилось несколькими милями ниже по склону – так что Лиламу отделяло от Пима, по меньшей мере, десять миль, хотя в сущности, всего футов восемьдесят.

Бедный Пим едва не лишился рассудка от столь чудовищного нервного напряжения. Он видел перед собой маньяка, который мерно расхаживал взад-вперед, до края пропасти и обратно: двадцать шагов в одну сторону, двадцать в другую – и ни шагом меньше. Каждый третий или четвертый раз он останавливался на самом краю пропасти и бросал взгляд вниз, на стремительный поток, похожий с высоты десяти тысяч футов на тончайшую серебряную нить, сверкавшую в ослепительном свете гигантского кратера. Время от времени безумец впадал в дикую ярость и на мгновение останавливался и устремлял пристальный взор на Лиламу, которая совершенно неподвижно сидела на корточках в десяти футах от края расселины. Даже Петерс, даже этот стоик, не мог совладать с чувствами – но он испытывал скорее гнев, нежели горе или страх. Внутренне он то кипел злобой, то бесился от сознания своего бессилия, тогда как Пим, казалось, окаменел от отчаяния. Сколько еще продлится кошмарная сцена? О, страшная мысль о прыжке в бездну! Маньяк мог в любой момент положить конец происходящему – каждый раз, когда он стремительно приближался к краю пропасти, мог оказаться последним. Легчайшее движение, тишайший звук могли ускорить ужасную трагедию – похоже, Лилама понимала это не хуже Пима и Петерса. Казалось, маньяку, словно дикому зверю, требуется некий внешний толчок к действию, пусть сколь угодно слабый: еле заметного движения пальцем, чуть слышно произнесенного слова может быть достаточно, но что-то такое да нужно. Ах! Неужели момент настал?! Неужели безумец уловил какой-то звук, неслышный остальным? Да, он собирается действовать.

– О, друг мой, – тихим голосом взмолился Пим, обращаясь к Петерсу. – Спаси ее, спаси ее – или я отправлюсь следом за ней.