Еще не договорив, я уже знал, что никакое воображение в мире не поможет осуществить мое желание.

– Том, если вы сейчас подпишете этот бланк, я сделаю собаке укол, после которого она… хм…

Док Лезандер снова взглянул на меня.

– Она уснет, – закончил за него отец.

– Совершенно верно. Лучше не скажешь. Надо вот тут подписать. Ах да, конечно, вам же нужна ручка.

Док Лезандер выдвинул ящик письменного стола, нашарил в нем ручку и протянул нам.

Отец взял ручку. Я знал, о чем идет речь. Меня не нужно было утешать и обманывать, как шестилетнего. Я отлично понимал, что Бунтарю необходимо сделать укол, чтобы помочь ему умереть. Возможно, в данной ситуации это было самое правильное и гуманное решение. Но Бунтарь был моей собакой, я кормил его, когда он был голоден, и мыл, когда он прибегал с улицы весь в грязи, я отлично знал его запах и помнил ощущение его языка на своем лице. Я знал его как никто другой. Такого пса, как Бунтарь, у меня больше не будет никогда. Большой комок встал у меня в горле. Отец склонился над бланком, уже почти касаясь его ручкой. Я не знал, куда девать глаза, пока мой взгляд не остановился на черно-белом снимке в серебряной рамке на столе доктора. Молодая белокурая женщина на фотографии махала кому-то рукой. На заднем фоне виднелась ветряная мельница. У меня ушло несколько секунд на то, чтобы разобрать: эта молоденькая девушка со щеками-яблоками – не кто иная, как Вероника Лезандер.

– Эй, Кори, – вдруг позвал отец. – Давай-ка ты.

Он протягивал мне ручку.

– Ведь Бунтарь – твой пес. Тебе и решать. Что скажешь?

Я онемел. Мне никогда в жизни не приходилось принимать подобных решений. Я находился в затруднении.

– Я очень люблю животных, – сказал нам доктор Лезандер, – и понимаю, что значит для мальчика его собака. Но в том, что я вам предлагаю, нет ничего плохого. Это обычное дело. Бунтарь очень страдает, эта боль ужасна, и он не поправится. Всему, что родилось на свет, когда-нибудь суждено умереть. Такова жизнь. Ты слышишь меня?

– А вдруг он не умрет, – пробормотал я.

– Допустим, он не умрет в течение следующего часа. Может быть, двух или трех. Возможно, он протянет еще одну ночь. Я даже готов допустить, что Бунтарь сумеет как-то продержаться еще сутки. Но он не стоит на ногах и едва дышит. Его сердце бьется с трудом, он в глубоком шоке.

Доктор Лезандер нахмурился, не замечая никакой реакции на моем лице.

– Если ты любишь Бунтаря, Кори, ты должен помочь ему уйти. Он не должен понапрасну страдать.

– Давай-ка лучше я подпишу, Кори, – предложил отец. – Такое решение принять непросто, я понимаю.