Чувствуя, что самое страшное, а именно то, зачем ее сюда привезли, ожидает ее впереди, она ждала.

Сейчас ее подхватил под руку широколобый и вывел из комнаты. Кагоскин в пустой прихожей хмуро окинул взглядом:

— Проснулась? Переезжаем!

По тому, как Кагоскин говорил, Ольга видела, что он точно бежал отсюда, и поэтому неожиданно спросила:

— От кого бежим?

Этим вопросом она ударила врача, как током. Он внезапно, безо всяких слов, наотмашь с остервенением хлестнул ее по лицу, точно она должна была знать, какие вопросы сейчас задавать не следует. Ольга откачнулась, схватилась за стену.

Что, собственно, необычного или страшного было в этом вопросе, но в глазах у Кагоскина заиграл злой огонь:

— Закрой варежку!

— Не распускай руки! — вспыхнула Ольга, лицо стало красным и сердитым.

Как всякий трусоватый человек, Кагоскин больше всего боялся собственных страхов и постоянно старался скрывать их от других, прикрываясь нервными выпадами. Ясно осознавая, что он делает, всегда пытался внушить окружающим, что он просто неуравновешенный человек, но никак не трус. Впрочем, подельники так и считали, хотя их самих в критические моменты нередко лихорадили страхи.

Вновь подступив к Ольге, он опять занес над нею руку для удара. Но она внезапно схватила его за грудки, сминая клетчатую рубаху, притянула к себе и плюнула в лицо. Потом уже знакомым приемом ударила коленкой между ног. Он от боли расширил глаза, перегнулся пополам, руками зажимая больное место, и не сказал, а проскулил:

— В машину ее!

Ошарашенно смотря на Кагоскина и на Ольгу, подручные подхватили ее под руки и, распахнув входную дверь, повели вон из квартиры. Она, сопротивляясь, вскрикнула на весь подъезд, спускаясь по ступеням, но широколобый липкой большой ладонью жестко зажал ей рот и грубо выдохнул чесночным запахом в ухо:

— Заткнись, дура, или голову сверну!

Выйдя из подъезда, они на минуту застопорились на крыльце, осматриваясь. На улице стояла ночь. Узкий дворик был весь заставлен автомобилями. Тусклый свет фонарей лился на их кузова лениво и сонно, как будто убаюкивал. Было тихо. В некоторых окнах еще горел свет. Полуночники не спешили укладываться спать.

Наконец, подтолкнув Ольгу в спину, широколобый буркнул:

— Нечего таращиться, топай прямо! Ну!

Круто повернувшись к нему, Ольга отпихнула его локтем:

— Не толкай и не нукай — не запряг!

— Запряжем и поездим, — хмыкнул парень, — покатаемся еще! — Схватил ее руку, вывернул так, что ее тело выгнулось. — Так-то лучше! — И повел к машине.