Ответа он не получил. Она была зла на него. Не догадываясь ни о чем, он своим тупым желанием завладеть коллекцией монет поломал ее прежний план. Куда со свиным рылом в калашный ряд? Но он полез в него. Теперь ей приходится все переиначивать.

Подняв руки в наручниках, врач попросил:

— Сними. Нехорошо со старым знакомым так обращаться. Между нами войны вроде бы нет. Куда я отсюда убегу?

— Куда от тебя могла убежать жена Корозова? — парировала Александра. — Но ты сделал ей укол.

— Зачем ты мне помогла в прошлый раз? — униженно вздохнул он.

В ответ она приказала подручным:

— Завяжите ему глаза!

— Не надо. Зачем это все? — глядя ей в затылок, попросил он.

Но руки ее подельника набросили ему на глаза повязку и затянули, завязав сзади на два узла. Изменившийся холодный голос Александры предупредил:

— Попытаешься снять — сделаешь себе хуже!

Сейчас противоречить ей Кагоскин опасался. Боялся оказаться разменной монетой при примирении Александры и Папы. Не представлял, чего теперь можно ожидать от Александры, и боялся попасть в руки Папы. Хрен редьки не слаще.

Ехали долго по ночному городу. Все молчали. С завязанными глазами, ничего не видя, зажатый с двух сторон, Кагоскин начал дремать. Чутье подсказывало, что везут его на другой конец города.

До рассвета еще было достаточно времени, когда выехали на окраину города и подъехали к серому многоэтажному дому. Кагоскина высадили у подъезда и с повязкой на глазах проводили внутрь. Он, спотыкаясь по ступеням лестничных маршей, поднялся на этаж. Его ввели в квартиру, и тут только сняли повязку.

Включили свет. Он огляделся. Унылая серая обстановка в прихожей, какие-то спертые запахи из кухни, тусклые лампочки с допотопными абажурами. Некогда крашенный дощатый пол местами вытерт подошвами обуви до цвета старых досок. Все ущербно и безрадостно. Впрочем, какую радость он ожидал? Надеялся увидеть концертный зал? Совсем недавно сам удерживал жену Корозова примерно в такой же обстановке.

Следом на руках занесли Ольгу. Пронесли в комнату с выцветшей старой мебелью, которую и мебелью-то назвать уже было нельзя, — так, дрова и только, — положили на старенький провалившийся диванчик с потертыми замусоленными подлокотниками.

Препроводили в ту же комнату и Кагоскина. Он поискал глазами, куда сесть, и опустился на старенький вытертый скрипучий жесткий стул.

В комнату заглянул такой же старый, как вся мебель, седовласый дед с жиденькой сивой бородкой. В серых, никогда не глаженных штанах и байковой выцветшей рубахе навыпуск. На босу ногу надеты давнишние стертые поношенные тапки. Бегая выцветшими глазками туда-сюда, он спросил: