Не хотела больше слушать? Кончились силы? Так или иначе, но оставила она женщину и не дала ей забыться ни на минутку. Не было и здесь сострадания.

Ушла ночь.

Камера просыпалась.

Это был самый тяжкий момент — пробуждение.

Сон уносил женщин в другую жизнь. Знакомую, незнакомую, цветную или черно-белую, радостную или горестную — важно, что в иную.

Где они были?

Откуда возвращались?

Почему сегодня баба Валя начала новый день со своего вечернего причитания? А Шура так усердно задирает вверх бесформенные, даже утром отечные ноги — это утренняя гимнастика. Шура свято верит: гимнастика ей поможет, и терзается, что не всегда находит в себе силы заниматься. Сейчас нашла. Что, приснились ей скорые уже роды?

Почему молчит горластая Ирка? Уставила глазищи в грязный потолок, заложила руки за голову и не орет, как обычно: "Подъем! Выходи строиться!" Притихла. Чем угостил ее сон?

Октябрина старательно чешет роскошные свои волосы, перебрасывает со стороны на сторону — массажи. Многолетняя привычка не оставляет ее и здесь. А глаза опухли, полуприкрылись водянистыми красными веками, дань вчерашним слезам скопилась в мешках под глазами, и лицо кажется совсем серым в серых же утренних сумерках. Но расчесывает женщина, ублажает, нежно ласкает свое богатство — волосы. Серебристо-пепельный палантин обнимает плечи, полощется — направо, налево, направо, налево… Не от него ли появляются светлые блики под зарешеченным окном? Не он ли согрел Октябринину душу, оживил во сне, поднял с казенного ложа и воззвал к новому дню?

Зинуха уже проделала нехитрый утренний туалет, подсела к Надежде, коснулась ласково и сочувственно.

— Что ты так стонала во сне? — спросила. — Снилось дурное? Не печалься, смирись. Чем хуже — тем лучше, запомни. Хватит тебе терзаться. Какой-никакой, а выход в твоей жизни. За три года Димка подрастет, не оставят его добрые люди. Веруню государство тоже выкормит, что бы ты сама-то делала с ними? Себя пожалей. Выйдешь-то, опять тебе ломаться!

Зина-Зинуха! Да не сыпь ты соль на открытые раны! Дай передохнуть, ведь только что пытала Надежду Ночь, пыткой пытала, разбередила душу и горит до сих пор голова, словно адский котел. Неужто новый день обернется старыми муками? К милосердию взываю, Господи!.. К милосердию…

Иди, Зинуха, на свои нары. Иди себе. Жди свою судьбу, не касайся других.

На Зинухины сочувственные слова Надежда не ответила, промолчала. Та повздыхала, погладила серое одеяло, отошла.

А Надежда знала: это не только жалость. Себя Зинуха выверяет на ней. Вот-де стоит ли мне печалиться, когда у соседки такое творится?! Оно и выходило, если подумать, что не стоит.