ПОНЕДЕЛЬНИК 22 часа

— Шел бы ты, Сергей, домой. — Толстая фигура сторожихи беспокойно колыхнулась. Она говорила просительно, но в глазах стояла решимость. Спорить с ней — Сергей знал — бесполезно, просить тоже бесполезно. — Не положено ночевать в магазине, сам знаешь. Бригадир меня проверит — будет неприятность. Ты иди домой-то. Повинись перед женой — простит, и поспишь по-человечески. А это что за ночевка — на столе.

Слушая сторожиху, Суходольский задыхался от ярости. Его, Сергея Суходольского, гонят прочь и отсюда, где он провел уже две ночи, коротая их со сторожами. Днем он нанимался за бутылку разгружать товары. И оставался на ночь, отдавая сторожу эту самую бутылку: идти ему было некуда. Старики разрешали ночевать, а вот баба…

”Но куда же идти?” — лихорадочно думал он. — Куда идти? Домой — к Лене — нельзя. Он точно знал, что его обложили. Нельзя пойти на вокзал, в аэропорт — непременно схватят. Уехать? Но как уедешь без копейки денег. Проклятый завмаг своей нелепой смертью сорвал все замыслы, разрушил в один миг то, что готовилось так долго.

Куда идти?

Этот вопрос сделал бессмысленным все, вплоть до жизни, потому что Суходольский только сейчас, слушая ненавистный голос сторожихи, понял — идти ему некуда!

А мать? Отец?

’’Эти бы рады, — усмехнулся Суходольский, — да толку в этом нет”. Он представил, как раскудахталась бы мамаша, увидев его, сегодняшнего — небритого, неопрятного. С глазами, красными от бессонницы, с трясущимися от постоянного нервного напряжения руками.

Он машинально глянул на свои руки, вытянул их перед собой. Что-то изменилось в нем, потому что женщина вдруг замолчала и попятилась к выходу, глядя на него испуганно.

— Собирайся давай, — строго сказала она, не поворачиваясь к нему спиной, толкнула дверь…

Суходольский не мог стряхнуть с себя оцепенение — смотрел и смотрел на свои руки и не мог оторваться.

Убийца. Он убийца, и его обложили: гонят, как зверя.

Против этой мысли протестовало все его существо. Не может быть! Разве он виноват, что с самого детства ему хочется больше, чем всем, и разве он виноват, что эти люди, его родители, не сумели дать желаемого. Мамаша лишь на словах была шустра, а когда нашла у него в комнате кое-что из ворованого, разоралась: "Попадешься, сядешь в тюрьму!”

’’Лучше бы тогда сесть, — подумалось вдруг горько.

— Не случилось бы всего”.

Приглушенный дверями и расстоянием, до него донесся теперь уже сердитый голос сторожихи:

— Позвоню бригадиру, коль счас не уйдешь, поимей в виду. Не стану с тобой шутить.

’’Боится меня”, — удивленно подумал Суходольский. Даже сейчас, после всего случившегося, не укладывалось у него в голове, как это можно бояться его, прогонять… Ведь, кажется, всегда его любили. Были друзья, ходили к нему в гости, слушали "маг”, угощались. Никогда он не жалел для них своих вещей, даже дарил иногда. Заводились деньги — угощал приятелей, водил в рестораны, никого не обидел, кажется.