Кэти надела теплые носки, заварила чай, аккуратно разложила остатки бесформенных кексиков, что Руби принесла нам на тарелке. Гремит гром. Я затворяю кухонное окно, дергаю его на себя за ручку, чтобы оно плотно закрылось. Проверяю, не осталось ли на бельевой веревке что-то из выстиранных вещей.

Кэти спрашивает, покажу ли я ей письмо. Я колеблюсь — не уверена, что это хорошая идея. Потом все-таки сую руку за кофейник на полке и извлекаю конверт. Дешевая светло-голубая бумага тонкая на ощупь, почерк знакомый. Принадлежит моему мужу. Убийце. У Кэти при виде письма глаза лезут на лоб.

— Как он узнал твой адрес?

— Понятия не имею, — пожимаю я плечами.

— Я думала, там проверяют их письма, следят за тем, чтобы они не отправляли ничего такого. Тем более что есть судебный приказ.

— Ну да. — Я швыряю ей письмо. — Не знаю, как оно дошло до меня. И что об этом думать. Может, ты сообразишь.

Кэти разворачивает письмо, читает, время от времени издавая возгласы изумления.

— В своем воображении я всегда вижу тебя в кухне! Как будто ты смогла бы там жить!

Я вздыхаю. Временами мне отчаянно хочется туда вернуться. Порой ночами мне снится, что я снова там, в своем чудесном доме в парке, что все снова так, как было раньше. Но иногда ночами мне снится и другое. Жужжание влагопоглотителя, запах дыма. Трещина, расширяющаяся под моими ногами. Разлагающийся труп в бетоне.

К тому времени, когда нашли ее тело, всюду уже были камеры. Сверкали вспышки, над домом кружили дроны, даже вертолет. Репортаж с места происшествия есть в Интернете; кто хочет, может найти. Какое-то время я внимательно наблюдала за происходящим — не в силах была глаз отвести. Бурение продолжалось несколько часов. И наконец — кульминация, которую все ждали. Четверо мужчин в белых комбинезонах, похожие на астронавтов, выносят носилки из моего дома — аккуратно, бережно, будто на них что-то хрупкое, драгоценное. Мне подумалось, что при жизни Рейчел не знала столь заботливого отношения.

Кэти буквально дрожит, читая письмо. В ее глазах стоят слезы.

— Как он смеет писать о таком? О Рейчел, о крови. Как смеет рисовать тебе столь жуткие картины? Хелен, сожги его письмо. Еще хватает наглости писать о Лео! — Голос ее ломается, и я чувствую, как у меня самой к горлу подступает комок. — Неужели надеется, что ты позволишь ему увидеть Лео? После того, что он сделал? После того, что тебе по его милости пришлось пережить?

Я стараюсь не думать о тех первых днях. Очнувшись в больнице, я попыталась закричать, но с губ не слетело ни звука. Они мне не подчинялись. Равно как и легкие. Голова болела, что-то тянуло над глазом. Я потрогала то место. Жжение рассеченной кожи, приподнятые контуры, шишечки стежков. Мои руки метнулись к животу, который раздирала жгучая пронзительная боль. Ребенка не было. Я осталась одна, абсолютно одна.