Чёрт, надо постараться вытащить из него хоть что-нибудь!

– Дело не в том, понравится она мне или нет. Ты ведь сам говорил – история, чтобы считаться важной и стоящей, вовсе не обязательно должна вызывать одни положительные эмоции. Я знаю, ты сказал про литературное произведение. Но разве наша жизнь – не тоже история? – выпалила Ксюша, стараясь говорить ровно и уверенно, не обращая внимания, что связки её горла начали дрожать от страха, потому что сейчас она осознанно провоцировала опасного психопата.

Артём, закончив расстилать диван, посмотрел на неё. Лицо его казалось непроницаемой маской, и невозможно было угадать, какие мысли и эмоции сейчас одолевают его сознание.

Слегка улыбнувшись, он медленно покачал головой. Теперь он стоял, возвышаясь над ней – непоколебимый, как мрачная каменная скала, о которую разбивается любое препятствие.

«Чтоб тебя…»

– Моя жизнь – тоже не самая весёлая история, – войдя в какой-то отчаянный азарт, продолжала Ксюша. – В школе… хоть я и не была изгоем, всё равно некоторые считали меня очень странной. Девочка, которая рисовала непонятных людей и кровавые сцены, всё время что-то писала в черновиках, определённо вызывала вопросы. А когда мне было шестнадцать, – она судорожно сглотнула, – выяснилось, что у мамы онкология. Третья стадия рака селезенки. Органа, которой даже не имеет особо важного значения, чёрт возьми! – она обнаружила, что начала плакать, и снова перед этим подонком, причём рассказывая ему очень личные вещи – но какое это уже имело значение. – Она выяснила это слишком поздно. Два года её пытались лечить, но ей становилось всё хуже. Опухоль дала метастазы по всем органам. Врачи давали ей обезболивающее, чтобы она не так мучилась. Но иногда очередь на его получение была слишком долгой, и мама….

Ксюша всхлипнула и утёрла глаза рукавом, вспомнив стоны и крики боли, разрывающие витающий в помещении запах лекарств и спершийся от наполняющей его, словно на похоронах, скорбящей атмосферы. Себя, плачущую от жалости и ужаса, пытающуюся заткнуть уши руками и забиться в любой угол. Бабушку, у которой из рук всё падало, хлопочущую над дедом, который заглушал горе очередной рюмкой водки. Дядю, который с серьёзным, мрачным видом ходил по квартире, стараясь держаться посреди обители скорой смерти самым рассудительным и здравомыслящим из всех родственников умирающей.

– Тогда у меня ведь развился навязчивый невроз. Я верила, что мама вылечится и останется жива, если я, например, определённое количество раз схожу в две разные церкви, и поставлю там определённое количество свечей. Потом ритуалы стали более вычурными: я должна была нарисовать семь картин, пять раз переступить через порог, пересчитать всех птиц на ветках, надевать футболку до тех пор, пока не надену её с правильными мыслями, и всё в этом роде. Бред, конечно. Думаю, на самом деле я это понимала, но тогда эти действия стали своего рода защитной реакцией психики. Её спасением, – Ксюша вздрогнула от неожиданно появившегося в комнате холода. – Такое продолжалось ещё почти год после её смерти. Потом само прошло.