Примерно через полминуты он, взяв более – менее себя в руки, продолжил свой рассказ.

– Отец сказал, что будет наказывать меня всякий раз, когда я посмею что-то подобное и потребовал извиниться. Я понял, что придётся приспосабливаться. Но ещё больше я испугался знаешь чего? – он посмотрел на неё. – Я испугался, что отец от меня откажется, что выгонит из дома. Промеряет меня на свою подстилку, как смог променять мать.

Пришлось помириться с Тамарой, и изображать, что всё хорошо, хотя отец ещё долго неодобрительно косился в мою сторону – он думал, что я этого не замечу, но я все видел. А мой страх, что отец меня выгонит, никуда не делся. Этот страх и злость за тот поступок так и оставались во мне – я не мог ни с кем поговорить на эту тему тогда, да и выразить это вряд ли бы смог, даже если бы кто спросил. Мне просто хотелось орать, бить, колотить и пинать всё, что видел вокруг. Мысль, что отец предал и меня, и мою мать, не давала мне спокойно жить. Я был обижен и на него, и на Тамару, что она вообще существует. От злости я рвал и портил свои игрушки, а потом, когда с того разговора прошло некоторое время, решил, что можно поступить куда логичнее – стал потихоньку портить ей жизнь. То в суп побольше соли тайком подсыплю, то цветы её подпорчу… Но сильно и в открытую пакостить ей я опасался – а то об этом мог узнать отец. А её фальшивое добродушие продолжало бесить меня. Ей на меня плевать, так зачем она притворяется??? Мне это было не нужно, и я злился вновь и вновь. Мне нужно было на ком-то отыгрываться и потому я начал устраивать неприятности другим детям. Однажды, когда никто не видел, я подкрался сзади к противной вечно ноющей Таньке с нашей улицы, накинул ей со спины повязку на глаза и хорошенько так избил. Мне за это так ничего и не было. А как-то раз, когда меня со всеми детьми, после окончания первого класса, повели в парк в честь первого июня – я, стоя в толпе, испинал сзади все ноги какому-то пятилетнему толстяку, а потом ткнул карандашом в плечо стоявшую впереди меня девочку с синим бантом, – он улыбнулся от этих воспоминаний какой-то дикой и вымученной улыбкой. – Тогда толпа была действительно огромной, и я легко успел затеряться в ней, прежде чем меня заметили.

В общем, я старался справляться со своей злостью, как мог, но потом произошло ещё более ужасающее событие: в середине июня отец с мачехой объявили мне радостную, как им казалось, новость – у них будет ребёнок, а у меня, соответственно, братик или сестричка. Как помню, от такого шока я даже доел всю манную кашу, которую тогда ненавидел всей душой. Просто открывал рот и ел, открывал и ел, пока не понял, что ложка уже скребёт по тарелке, – он усмехнулся. – Но на самом деле я пришёл в полный ужас. Это виделось мне концом всего. Отец променял мать на эту, а теперь променяет меня на нового ребёнка от неё же. Я понимал, что мне нельзя показывать своё настоящее отношение к этому, и я старался просто молчать, но отец, кажется, всё понимал и хмурил брови, поджимал губы, глядя на меня. Я знал: что-то надо делать.