– Варвара Сигизмундовна сказала, что вторую чашку Вадим ухайдокал поздно вечером, когда вся семья уже легла спать, поэтому и осколки он убирал сам.

– А утром она видела осколки в мусорном ведре?

– Она сказала, что ей не пришло в голову заглядывать туда.

– Понятно. Поэтому мы смело можем предположить, что Костюков чашку в тот вечер не разбивал, а унёс её на съёмную квартиру.

– Хотя я не могу понять, зачем он это сделал, – тихо проговорил Морис.

– Привычка! – наставительно проговорил Шура и добавил: – И как сказал классик: «Привычка свыше нам дана. Замена счастию она».

– Хорошенькое счастье, – не согласился Морис, – быть отравленным из взятой тайком из собственного дома чашки.

– Тебе этого не понять! – отмахнулся от него Наполеонов.

Морис промолчал, но Шура, нередко домысливавший за других, расшифровал его как «куда уж нам со свиным рылом в калашный ряд», – и довольно хмыкнул, не подозревая о том, что Миндаугас, планировавший в воскресенье печь «Наполеон», решил, что делать этого не стоит.

– Оперативники обошли мастеров, изготавливающих ключи?

– Да, и один из них сообщил, что такие ключи заказывала женщина.

– Он описал её?

– Да, описание подошло для Анны.

– А фотографию Костюковой нельзя было показать?

– Показали.

– И что?

– Он опознал её, – проговорил Наполеонов упавшим голосом.

– Чего же ты такой недовольный?

– Не могу никак догадаться, кого она могла нанять?!

– Для чего?