Только бы устоять на ногах! Только бы не заплакать и дослушать до конца! Ведь доктор вряд ли захочет тратить время на рассказы о ненужных подробностях. Напоследок Вернуа еще раз, по профессиональной привычке, пробегает взглядом по фигуре Реми, прикидывает пропорциональность размеров головы, рук и ладоней. Затем опять усаживается за стол, расспрашивает, продолжая делать пометки в отпечатанном тексте.
— Вы, конечно, хотели бы взглянуть на нее?
— Да.
— Мадемуазель Берта, проводите, пожалуйста, господина Вобрэ.
Реми идет по коридору рядом с Бертой. Ей лет пятьдесят, маленькая, круглая, плотно сбитая. Кого-то она напоминает: те же глаза, взгляд — ласкающий, успокаивающий, словно размягченный прошедшими перед ним человеческими страданиями. На Безбожьена — вот на кого она похожа.
— Вас зовут Берта Вошель? — тихо спрашивает Реми.
— Да… А откуда вы знаете?
— Среди дядиных бумаг я нашел ваше письмо. Последнее… О несчастном случае с дядей вам, вероятно, известно?
Медсестра кивает в ответ.
— Вы часто ему писали? — продолжает Реми.
— Раза два в месяц. А в последнее время и чаще. Вообще в зависимости от состояния пациентки… Нам сюда.
Они пересекают лужайку, идут вдоль большого двухэтажного здания с зарешеченными окнами, через которые видны палаты, а иногда и вдавившиеся в подушки неподвижные головы их обитателей.
— А моему отцу вы когда-нибудь писали?
— Нет. И даже ни разу его не видела. Как и доктор. Правда, мы здесь только шесть лет… До нас работал доктор Пеллисон; возможно, тогда ваш отец приходил… Хотя вряд ли. Он присылает чек — каждые три месяца. И все.
— А дядя бывал?
— Ему часто приходилось уезжать из Парижа, но он всегда навещал, если мог.
Вспомнив дядю Робера, медсестра улыбается. И уже более доверительно смотрит на Реми — на дядиного племянника.
— Когда он приезжал, его машина была битком набита всякими пакетами, подарками, цветами… Веселый был, все шутил с нами. После его посещений ваша бедная мать становилась тихой и спокойной.
— Она его узнавала?
— Нет, что вы! Она ведь была очень тяжело больна.